Дэвид Фостер Уоллес «Вид из дома миссис Томпсон»


Локация: Блумингтон, Иллинойс
Даты: 11–13 сентября 2001
Тема: очевидна


Синекдоха
Истинные представители Среднего Запада, жители Блумингтона, не то чтобы недружелюбны, скорее скрытны. Незнакомец тепло улыбнется вам, но за этой улыбкой вовсе не последует типичная болтовня из тех, что мы обычно слышим в залах ожидания или в очередях. Но теперь, спасибо Кошмару, нам есть о чем поговорить, словно мы все каким-то образом были там и видели эту катастрофу.

Пример: из разговора в очереди на заправке Burwell Oil (которая больше напоминает супермаркет Neiman Marcus, ибо расположена в самом центре города напротив двух главных улиц, и еще там самые низкие цены на табак, не заправка, а муниципальное сокровище) между женщиной-кассиром в фартуке с логотипом Osco и мужчиной в джинсовой куртке (которую он превратил в жилет, отрезав рукава): «Мои мальчики думали, что это какой-то фильм, типа „Дня независимости“, пока не обнаружили, что этот фильм крутят по всем каналам» (женщина не упомянула возраст детей).

Среда
Флаги всюду. Дома, офисы. Это странно: я не видел, как вешают флаги, но к утру они были повсюду. Большие, маленькие, обычные, флаги размером с флаг. У многих домовладельцев здесь рядом с входной дверью есть специальные кронштейны для флагов, те, что привинчивают на четыре крестообразных винта. Плюс тысячи маленьких, ручных флажков-на-палочках, которые мы обычно видим на парадах, в некоторых дворах весь газон утыкан десятками флагов, словно они как-то выросли здесь за ночь. Люди, живущие вдоль сельской дороги, прикрепляют маленькие флаги к своим почтовым ящикам. Флаги прикреплены к радиаторным решеткам и антеннам автомобилей. У некоторых зажиточных людей есть флагштоки; их флаги приспущены. Жители домов вокруг Франклин-парка и дальше по восточной стороне вывесили огромные, многоэтажные флаги прямо на фасадах своих домов, как хоругви. Где люди покупают флаги таких огромных размеров, или как они крепят их на домах, или когда они это делают, — для меня загадка.

Мой сосед — бухгалтер на пенсии и ветеран ВВС США. Его способность ухаживать за домом и газоном можно описать лишь одним словом: «феноменальная». У него во дворе стоит анодированный флагшток обычного размера, установленный в основание из восьмидюймового армированного цемента, и это не очень нравится соседям, потому что им кажется, будто флагшток притягивает молнии. Он говорит, что просто приспустить флаг недостаточно, существует специальный этикет: сначала ты должен поднять его на самую вершину и затем спустить на середину. В противном случае это будет выглядеть как оскорбление. Его флаг натянут и хлопает на ветру. Он, несомненно, самый большой на нашей улице. Еще слышно, как ветер шумит в кукурузных полях на юге; этот звук отдаленно похож на шум прибоя, который слышен, когда стоишь в двух дюнах от побережья.

В фале флагштока мистера Н. есть металлические элементы, они звякают о флагшток в ветреную погоду, и это тоже не нравится соседям. Наши дворы совсем рядом, и сейчас он стоит на стремянке и полирует флагшток специальной мазью и замшевой тряпочкой — серьезно, я не прикалываюсь — хотя, я вынужден признать, что в это воскресное утро его металлический флагшток действительно сияет как Божий гнев.
— Ваш флаг чертовски хорош, мистер Н., и флагшток тоже.
— Еще бы. Он стоит немалых денег.
— Сегодня флаги везде этим утром, вы видели?
— Он смотрит вниз, на меня, и улыбается, немного мрачно.
— Впечатляет, а?
Мистера Н. вряд ли можно назвать дружелюбным соседом. Я знаю его лишь потому, что моя церковь и его церковь играют в софтбол в одной лиге; и он преданно служит своей церкви, помогая вести командную статистику. Мы не то чтобы очень уж близки. И тем не менее он первый, кого я спрашиваю:
— Скажите, мистер Н., вот, предположим, приедет к нам иностранец или репортер, или типа того, и спросит, какой смысл вывешивать все эти флаги после всего, что случилось вчера, — что бы вы ответили ему?
— Ну (он смотрит на меня с тем же выражением лица, с которым обычно смотрит на мой газон), чтобы показать, что мы, американцы, поддерживаем друг другах1Плюс: выборочные ответы на тот же вопрос в течение дня во время моей «охоты на флаги», когда обстоятельства позволяли спросить, без риска выглядеть при этом умником или деревенским дурачком:
«Чтобы показать, что мы — американцы, и мы не склонимся ни перед кем».
«Это классический псевдо-архетип, рефлексивный семион, предназначенный для того, чтобы упредить и свести на нет критическое мышление» (слова аспиранта)
«Чтобы показать, что нас не сломить».
«Они символизируют наше единство и показывают, что мы все горой стоим за жертв этой войны, и что эти уебки связались не с теми людьми, амиго«.

Вся штука в том, что в среду у всех возникла внутренняя нарастающая необходимость вывесить флаг. Если поднять флаг — это жест, то, мне кажется, после определенного количества поднятых флагов наступает момент, когда не иметь флага — тоже жест, гораздо более выразительный. Хотя довольно сложно понять, что именно такой жест значил бы. Что, если у кого-то просто нет флага? Где все эти люди взяли флаги, особенно маленькие, на почтовых ящиках? Неужели они все остались с 4 июля, и люди их хранят, как рождественские украшения? Как так случилось, что все вокруг одновременно решили вывесить флаги? В телефонном справочнике нет номера компании, торгующей флагами. В какой-то момент вокруг моего дома возникло напряжение. Никто, конечно, не проходит мимо и не останавливает автомобиль, чтобы спросить: «Эй, а почему у тебя во дворе нет флага?» — и все же мне все легче и легче представить, как люди думают об этом. Даже полуразрушенный дом в конце улицы, который все считали заброшенным, обзавелся своим маленьким флагом на палочке, в сорняках, рядом с дорогой. Ни один из магазинов Блумингтона, оказывается, не торгует флагами. В большом сувернирном магазине в центре города есть только барахло для Хэллоуина. Лишь немногие магазинчики открыты, но даже те, что закрыты, помечены флагами. Это выглядит почти сюрреалистично. Есть надежда, что флаг можно раздобыть в здании VFW (Veterans of Foreign Wars — организация Ветеранов Иностранных Войн), но они откроются только в 12, если вообще откроются (у них есть бар). Кассирша в Burwell Oil упоминает ужасный магазин KWIK-N-EZ (KWIK-N-EZ — сеть дешевых придорожных магазинов в США) на шоссе I-55, где вроде бы видела пластиковые флажки на вешалках с банданами и бейсболками NASCAR, но к моменту, когда я добрался туда, все флаги уже раскупили, просто смели с прилавков. В этом городе не осталось ни одного флага — это жестокая реальность. Украсть у кого-нибудь со двора — точно не вариант. Я стою в свете флуоресцентных ламп в придорожном магазине KWIK-N-EZ и боюсь возвращаться домой. Сколько людей погибло, а я психую из-за того, что у меня нет флага. Мне удается сдерживать нервозность, но люди начинают подходить ко мне и спрашивать, все ли в порядке, и мне приходится врать, я говорю, что это реакция на Бенадрил (а это на самом деле может быть так).

…и вдруг, по еще одной странной причуде Кошмара, судьбы и обстоятельств, хозяин магазина (пакистанец, кстати) подставляет мне плечо и руку помощи; он без слов понимает меня и отводит подсобку, чтобы там, в тишине, я мог собраться с мыслями, окруженный всеми возможными пустяками и слабостями Америки, и немного позже, угостив меня странно пахнущим парфюмом чаем с большим количеством молока (в пенополистироловом стакане) он предлагает мне набор цветного картона и «Волшебных фломастеров», и теперь у меня тоже есть свой ненаглядный, гордый, самодельный флаг.

Вид с воздуха и вид с земли
Все жители города узнают новости из местной газеты «Пантаграф»; ее, впрочем, местные в большинстве своем презирают. Представьте себе, скажем, хорошо финансируемую университетскую газету, которую редактируют Билл О’Рейли и Марта Стюарт. Выпуск газеты в среду выглядит так: после двух страниц барахла в стиле «Асошиейтэд пресс» вы получаете настоящий «Пантограф». Орфография и пунктуация всех следующих далее заголовков сохранена. Главные заголовки в среду:


ОШЕЛОМЛЕННЫЕ ГРАЖДАНЕ НЕ МОГУТ СПРАВИТЬСЯ С ЧУВСТВАМИ;
ЦЕРКОВЬ С РАСПРОСТЕРТЫМИ ОБЪЯТИЯМИ ВСТРЕЧАЕТ ЛЮДЕЙ ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ИМ ПЕРЕЖИТЬ ТРАГЕДИЮ;
ПРОФЕССОР УНИВЕРСИТЕТА АЙОВЫ: «БЛУМИНГТОН ВРЯД ЛИ БУДЕТ ЦЕЛЬЮ ТЕРРОРИСТОВ»;
ЦЕНЫ НА БЕНЗИН ВЗЛЕТЕЛИ ДО НЕБЕС;
ИНВАЛИД ДАЕТ ВДОХНОВЕННУЮ РЕЧЬ.


А дальше — фото в пол страницы: ученик центральной католической школы Блумингтона читает молитву в память о жертвах Кошмара, а это значит, что фотограф газеты зашел в церковь и хлопнул вспышкой прямо в лицо искалеченному трагедией ребенку, прямо во время молитвы. Редакторская колонка за 12 сентября начинается так: «Бойня, которую мы наблюдали через объективы камер жителей Нью-Йорка и Вашингтона, до сих пор кажется всего лишь голливудским фильмом с рейтингом R». Блумингтон, город с населением в 65.000 человек, в самом центре штата, чрезвычайно, решительно плоского, так что окраины города видно издалека. Здесь проходят три крупные магистрали и несколько железнодорожных линий. Город расположен почти ровно посередине между Чикаго и Сент-Луисом и изначально задумывался, как железнодорожный узел. Блумингтон — город, где родился Адлаи Стивенсон [американский политик] и вырос подполковник Блейк из сериала M*A*S*H. Так же у Блумингтона есть город-побратим, Нормал, но он построен вокруг университета и на Блумингтон никак не похож. Суммарное население обоих городов — примерно 110.000 человек.

Как и у всех городов Среднего Запада США, единственная отличительная черта Блумингтона — его благосостояние. Его устойчивость к спадам. Отчасти это благосостояние поддерживается благодаря земле, настолько плодородной и дорогой, что обычные люди даже не могут прицениться.

Блумингтон также национальная штаб-квартира «Стейт Фарм» — великого темного бога страховки американского потребителя, который, по сути, владеет всем городом и из-за которого вся восточная сторона Блумингтона застроена небоскребами из матового стекла, дорогими типовыми кварталами и шестиполосной кольцевой дорогой с торговыми центрами и франшизами, добивающими старый центр, плюс взывал разрыв между двумя классами и культурами города, которые так ярко символизируют вседорожник и пикап соответственно.

Зима здесь — безжалостная сука, но в теплые месяцы Блумингтон больше похож на город на берегу океана, только океан здесь — это кукурузные поля; кукуруза растет как на стеройдах и простирается до самого горизонта. Летом город насыщенно зеленый — все улицы в тени деревьев, раскидистые сады во дворе каждого дома, а также десятки аккуратно выстриженных парков и полей для гольфа, такие зеленые, что, кажется, чтобы смотреть на них, нужна защита для глаз, широкие, удобренные газоны выстелены заподлицо с тротуаром с помощью специальных инструментов. Честно говоря, все это выглядит немного жутко, особенно в середине лета, когда никто не выходит на улицу, и вся эта зелень просто выгорает там на солнце. Как и большинство городов Среднего Запада, Блумингтон буквально под завязку напичкан церквями: четыре полные страницы в телефонной книге. Все виды церквей: от Унитарной до пучеглазой пятидесятнической. Есть даже церковь для агностиков. Но кроме церквей — плюс, я думаю, парадов, фейерверков и парочки фестивалей — здесь не так уж много общественных мест и мероприятий. У каждого, кроме семьи и соседей, есть свой маленький узкий круг друзей. Люди довольно замкнуты (легкая беседа здесь называется «визит»). Все в основном играют в софтбол или гольф, жарят гриль во дворе и смотрят, как их дети играют в футбол, и иногда ходят в кино…

…и все они в огромных, невероятных количествах смотрят телевизор. Я имею в виду не только детей. Очевидный момент, который не стоит забывать: жители Блумингтона воспринимают реальность — да и вообще весь внешний мир — по большей части через телевизор. Все местные, например, знают, как выглядит Нью-Йорк, но они знают это только благодаря телевизору. Телевизор здесь гораздо более социальный феномен, чем на Восточном побережье, где, по моему опыту, люди часто выходят из дома и вообще привыкли общаться лицом к лицу в общественных местах. Здесь же жители не собираются в компании просто так, обычно они собираются вместе для того, чтобы посмотреть что-нибудь по телику.

В Б. если у вас нет телика — значит, вы будете вечно ходить в гости к соседям, которые никогда не смогут понять, как можно жить без ТВ, и все же будут уважать ваше желание посмотреть телевизор и потому без проблем предоставят вам доступ к своему телику, для них это так же естественно, как протянуть руку и помочь подняться упавшему человеку. Это особенно актуально во время кризисных ситуаций, вроде выборов 2000 года или Кошмара, произошедшего на этой неделе. Все, что вам нужно сделать, — это позвонить знакомому и сказать, что у вас нет телевизора: «Ну что ж, друг, тогда давай к нам», — будет ответ.

Вторник
Есть всего дней десять в году, когда Блумингтон прекрасен, и 11 сентября — один из таких дней. Воздух чистый, прогретый и замечательно сухой после нескольких недель такой погоды, когда как будто живешь у кого-то под мышкой. Это время перед жатвой, когда все цветет, и большая часть города ходит под кайфом от Бенадрила, который, как вы, возможно, знаете, придает утру странное ощущение, словно смотришь на мир из-под воды. Что касается времени, мы на час отстаем от Восточного побережья. К 8:00 каждый, у кого есть работа, приходит на нее, а все остальные сидят дома, пьют кофе, борются с аллергией и смотрят «Сегодня» или любую другую американскую программу из (очевидно) Нью-Йорка. Лично я в 8:00, во вторник, был в душе, пытался слушать репортаж о «похоронах» «Чикагских Медведей» по спортивному радио WSCR Чикаго.

Церковь, в которую я хожу, расположена в южной части Блумингтона, неподалеку от моего дома. Большинство людей из тех, кого я знаю достаточно хорошо, чтобы напроситься в гости и посмотреть их телевизор, прихожане этой церкви. Это не та церковь, в которой люди бросаются именем Иисуса и много говорят о Конце Света, но здесь все очень серьезно, и люди в конгрегации знают друг друга довольно хорошо. Насколько мне известно, все прихожане — коренные жители. Большинство из них — рабочий класс или пенсионеры. Есть несколько мелких предпринимателей Многие из них ветераны и/или те, чьи дети в армии или — особенно — в резерве, потому что для большинства местных это единственный способ заплатить за колледж.

Дом, в который я пришел с шампунем в волосах, чтобы посмотреть, как разворачивается Кошмар, принадлежит миссис Томпсон, которую я бы описал как самую клевую в мире 74-летнюю старушку, к которой можно прийти в любой экстренной ситуации, даже если ее телефон занят. Она живет примерно в миле от меня, по ту сторону парковки для трейлеров. Улицы не переполнены, но и не пусты. На Западном побережье крошечный образцовый одноэтажный дом миссис Томпсон назвали бы «бунгало», но на юге Блумингтона мы зовем его просто — «дом». Миссис Томпсон многолетний член и лидер конгрегации, и ее прихожая — обычное место собраний. Кроме того, она — мама одного из моих лучших друзей, Ф. Он служил, был рейнджером во Вьетнаме, там его подстрелили в колено, и теперь он раскладывает товары по полкам в магазинах и супермаркетах. Он в процессе развода (долгая история) и живет у миссис Томпсон, пока суд решает, кому принадлежит его дом. Ф. один из тех ветеранов, которые не болтают о войне и не состоят в Совете Ветеранов, но иногда на него что-то находит, он становится мрачным и в День иамяти тихо уезжает куда-то, и понятно, что в голове у него в этот момент творится какая-то очень серьезная херня. Как и большинство людей, работающих в строительстве, он встает очень рано, и сегодня он уехал задолго до того, как я пришел в гости к его матери. А это случилось, когда второй самолет врезался в Южную Башню, то есть где-то в районе 8:10. Оглядываясь назад, я понимаю, что первым признаком шока был тот факт, что я не нажал на дверной звонок и просто вошел, — то есть сделал то, что никто из местных никогда не сделал бы. Благодаря связям Ф, у миссис Томпсон стоит 42-дюймовый «Филипс» с плоским экраном, в котором на секунду в рубашке с длинным рукавом и с волосами, слегка блестящими от геля появился Дэн Рэзер. (Люди в Блумингтоне в большинстве своем предпочитают новости канала CBS; сложно сказать, почему). Несколько женщин из церкви тоже здесь, но я не помню, поздоровались ли мы, потому что когда я вошел, все они неподвижно смотрели на экран, на кадры, которые CBS больше никогда не повторяло в своем эфире: дальний план, верхние этажи Северной Башни, стальная решетка, охваченная пламенем, и точки, отделяющиеся от здания и падающие вниз экрана, сквозь дым. При резком приближении кадра ясно, что это люди в куртках и юбках, с галстуками, и их ботинки/туфли слетают с их ног; некоторые висят на уступах и балках и затем отпускают, а двое людей, пара (проверить невозможно), они, кажется, обнимают друг друга, пока летят вниз, и потом все эти люди снова сжимаются до размеров точек, когда камера внезапно меняет перспективу, отдаляется, — я понятия не имею, как долго длилась эта сцена, — и после нее Дэн Рэзер, кажется, пару секунд просто беззвучно открывает рот, прежде, чем появляется звук, и все мы переглядываемся, и выражение лица у каждого одновременно детское и состарившееся. Мне кажется, один или два человека издали какие-то звуки. Я не знаю, что еще сказать. Это как-то дико — говорить, что тебя травмировала видеозапись, в то время как люди на этой записи умирают. И туфли, слетающие с их ног, делают этот образ еще ужасней. Мне кажется, женщины держатся лучше меня. Потом — повтор эпизода: второй самолет влетает в башню, его чудовищная красота, синий, серебряный, черный и удивительный оранжевый всполох, и еще больше маленьких точек падает вниз. Миссис Томпсон сидела в своем кресле-качалке с подушками с узором в виде цветов. В комнате еще два кресла и огромная вельветовая софа (чтобы внести ее в дом, нам с Ф. пришлось снять дверь с петель). Все места заняты, а это значит, что в доме сейчас пять или шесть человек, в основном женщины, все старше пятидесяти, и еще голоса на кухне, один из которых (звучащий подавленно) принадлежит миссис Р, женщине с очень нежной психикой, которую я не довольно плохо знаю, но, говорят, когда-то она была местной красавицей. Большинство присутствующих — соседи миссис Томпсон, и некоторые из них еще в халатах, периодически люди идут домой, чтобы позвонить, и затем возвращаются, или не возвращаются (одна молодая леди отправилась в школу, чтобы забрать свое чадо), и приходят другие люди. В момент, когда Южная башня начала падать, идеально складываясь в саму себя (я помню, как подумал, что ее падение похоже на женщину, падающую в обморок, но сын миссис Брацеро, довольно бесполезный и раздражающий тип по имени Дуэйн, сказал, что все это выглядит так, словно кто-то прокручивает назад пленку с запуском ракеты NASA, и теперь после нескольких просмотров я только это и вижу), в доме как минимум двенадцать человек. В комнате темно, потому что летом люди обычно держат шторы закрытыми.

Разве это нормально — когда ты не можешь вспомнить, что было два дня назад, не помнишь деталей и порядка событий? Я помню, как в какой-то момент услышал, как сосед стрижет газон, и это звучало совершенно нелепо, но я не помню, чтобы кто-нибудь что-то об этом сказал. Иногда казалось, все молчали, а иногда, — что все говорили одновременно. Еще было много телефонных звонков. Ни у кого из этих женщин не было сотовых (у Дуэйна был пейджер, хотя зачем он ему — непонятно), и единственный телефон висел на стене на кухне у миссис Т. Не все звонки имели смысл. Одним из побочных эффектов Кошмара было непреодолимое желание позвонить всем, кого ты любишь. Ранее мы выяснили, что звонить в Нью-Йорк бесполезно — попытка набрать 212 заканчивалась странным кашляющим звуком из трубки. Люди спрашивали у миссис Т. разрешения, пока она не сказала, ради всего святого, перестаньте просить, просто идите к телефону. Некоторые женщины звонили своим мужьям, которые, оказывается, в ту секунду собрались вокруг телевизоров и радиоприемников на своих рабочих местах; многие начальники были настолько шокированы новостями, что даже не подумали отпустить людей домой. Миссис Т. заварила кофе, но — очередной признак кризиса — за ним надо идти на кухню, хотя обычно он как будто материализуется сам по себе. Именно из дверей на кухню, помню, я и увидел падение второй башни, и не мог понять, не повтор ли это падения первой. Еще один признак осеннего цветения — ты никогда не можешь быть полностью уверен в том, что кто-то действительно плачет, но после двух часов Кошмара с бонусом в виде репортажей о падении самолета на Пентагон и о том, что Буша прятали в бомбоубежище, и о заминированной машине, взорвавшейся в Чикаго (последнее оказалось уткой), практически все в комнате либо плакали, либо были близки к этому. Миссис Томпсон говорит очень мало. Кажется, она не плачет, но и не качается в кресле, как обычно. Смерть ее первого мужа была внезапной и жестокой, и я знаю, что на войне Ф. иногда уходил на боевые вылазки, и тогда она неделями не получала от него новостей и даже не знала, жив ли он вообще.

Дуэйн Брацеро продолжает раздражать, болтая о том, как же все это похоже на кино. Дуэйн, — которому как минимум двадцать пять, но он все еще живет с родителями, пока (предположительно) учится на сварщика, — один из тех людей, которые всегда носят майки цвета хаки и военные сапоги, но никогда даже не мечтают о том, чтобы на самом деле записаться в армию (хотя, если честно, я тоже не торопился туда записаться). У него также есть шляпа, на которой написано SLIPKNOT, и не снимает эту шляпу даже в доме миссис Томпсон. Это, наверно, очень важно — иметь под рукой как минимум одного человека, которого можно ненавидеть.

Как оказалось, причина нервного срыва миссис Р. на кухне — беспокойство то ли за правнучку, то ли за троюродную сестру, которая проходит стажировку в «Тайм», в здании «Тайм-Лайф», или как его там, о котором миссис Р, — и тот, до кого ей удалось дозвониться, — знает лишь, что это головокружительно высокий небоскреб где-то в Нью-Йорке, и теперь она вне себя от беспокойства, и две другие женщины постоянно рядом с ней, держат ее за руки и пытаются решить, вызывать ей доктора или нет (у миссис Р. случались неприятные прецеденты), и единственное доброе дело, на которое я способен, — это объяснить миссис Р, где находится центр Манхэттена. И после становится ясно, что все присутствующие — даже те две дамы, которые в 1991 году вместе с церковным приходом ездили смотреть мюзикл «Кошки» — имеют довольно смутное представление о нью-йоркской топографии и даже не знают, например, как радикально далеко на юге находятся Финансовый район и Статуя Свободы; приходится объяснять, показывая на океан на заднем плане городского пейзажа, который они так хорошо знают (из телевизора). Небольшой урок географии заставляет меня чувствовать себя чужим среди этих добрых людей, и это ощущение растет, пока мы следим за Кошмаром, за тем, как люди бегут по обломкам и пыли. Эти женщины не глупы и не невежественны. Миссис Томпсон знает латынь и испанский, а миссис Войгтландер — сертифицированный логопед; однажды она объяснила мне, что этот странный булькающий звук, который издает диктор NBC Том Брокоу, из-за которого его так сложно слушать, на самом деле дефект речи, называемый глоттальная Л. Одна из женщин, поддерживающих миссис Р. на кухне, заметила, что 11 сентября — это годовщина подписания Кэмп-Дэвидских соглашений. И это стало для меня новостью.

Женщины Блумингтона были, или во всяком случае начинали казаться мне, невинными. Многие американцы, окажись они в этой комнате, были бы поражены полным отсутствием цинизма. Никому и в голову не приходило, например, прокомментировать тот странный факт, что все трое телеведущих на главных каналах сегодня одеты в рубашки с длинными рукавами, или обсудить вероятность того, что волосы Дэна Рэзера не случайно так сильно намазаны гелем, или что на экране постоянно крутят повторы чудовищных кадров, и делают это вовсе не потому, что «кто-то, может быть, только что включил телевизор и еще не видел их». Никто из этих женщин, кажется, не заметил, что бесцветные глаза президента постепенно все ближе и ближе сходились к переносице, пока он читал свою записанную речь, или что некоторые из его фраз были по-плагиаторски идентичны словам Брюса Уиллиса (обратите внимание — в роли двинутого правого) в фильме «Осада», вышедшем пару лет назад. И точно так же они не заметили того, как сильно некоторые кадры по телевизору напоминали сюжеты и сцены из боевиков, от «Крепкого орешка 1-3», до «Самолета президента». Никто из них не был достаточно в теме, чтобы озвучить эту тошнотворную и очевидную постмодернистскую жалобу: Мы Уже Все Это Видели. Нет, они просто сидели там и молились. Ни один человек в доме миссис Томпсон никогда не опустился бы до того, чтобы заставлять всех собраться в круг и молиться вслух, и все же я понимал, что они делают.

И, без сомнения, это хорошо. Благодаря этому и думаешь и поступаешь так, как не думал бы и не поступал бы наедине с собой: например, пока смотришь речь президента и на его глазки, молишься, молча и горячо, что ты ошибаешься насчет него, что ты предвзят и он на самом деле куда умнее и могущественней, чем ты думаешь, не просто какой-то бездушный голем, связанный корпоративными интересами, облаченный в деловой костюм, но выразитель мужества и честности и… и это хорошо, хорошо молиться так. Только чувствуешь себя при этом одиноким. Как же иногда тяжко бывает с достойными, невинными людьми.

Я вовсе не хочу сказать, что все, кого я знаю в Блумингтоне, похожи на миссис Томпсон (например, ее сын Ф. — не такой, хотя он и удивительный человек). Я, скорее, пытаюсь объяснить, что отчасти кошмарность Кошмара происходила от понимания, в глубине души, что если те люди в самолетах и ненавидели Америку, то это была Америка таких, как я, Ф. и бедный придурок Дуэйн, а вовсе не Америка женщин в доме миссис Томпсон.

2001