Pollen papers 016

«Мейсон да-а Диксон»: в поисках потерянного 18 века
Автор: Максим Нестелеев


— А у тебя будет винтовка?
— У меня будет Телескоп.
(из разговора Джеремайи Диксона
с сынишкой Уильямом)


В эссе «Хорошо ли быть луддитом?», напечатанном в оруэлловском 1984 году, Пинчон условно делит существование цивилизации за последние три столетия на века Чуда, Разума и Компьютера. В этом смысле роман 1997 года «Мейсон да Диксон» — это ностальгия по веку Чуда из века Разума, написанная на Компьютере, а в самом тексте — мечта про Чудо, описанная Людьми Науки (Men of Science).

Никому не верьте, что «Радуга тяготения» — это самый сложный роман Пинчона. «Мейсон да Диксон» — вот где сложность:

  1. языковая — стилизация под роман 18 века со всеми синтаксическими, грамматическими и лексическими условностями и почти без анахронизмов;.
  2. идейная —  это (мета)исторический роман про астрономию, астрологию, хронологию, иезуитов (эхом которых сейчас являются корпорации и всякие цру/фсб), гематрию, фен-шуй, любвеобильную механическую утку Вокансона, любимую сердцу Пинчона «теорию полой земли» (и шире — гипотезу Геи), ну и Америку перед гражданской войной, про которую европейцам (боюсь, что и американцам в массе своей тоже) вообще мало что известно;
  3. нарративная — воспоминания/фантазирование Викса Черрикока (Вишнекола) из 1786 про 1763–1767 годы, когда два британских землемера Чарльз М. и Джеремайя Д. разделили английские колонии в Америке — Пенсильванию и Мэриленд. Черрикока прерывают слушатели, дневник Мейсона, говорящая собака, говорящие часы и прочие люди и не совсем люди.

Никому не посоветуешь читать Пинчона быстро и без справочных материалов, потому — лучше будь как некий Тоби Леви (на него ссылаются в PynchonWiki), который двигался по роману со скоростью три страницы в день, о чём и оставил подробнейший отчёт.

Это вовсе не гарантирует полное восприятия и усвоение всех идей, тем и подтем писателя, но, по крайней мере, даст возможность подчитывать что-либо дополнительное, не теряя сюжетной нити.

Для описания Томас Пинчон выбирает момент накануне становления нации: Гражданская война будет почти ровно через сто лет после Мейсона-Диксона, а их линия станет границей Севера и Юга (Диксон про это так говорит: «Line between their Slave-Keepers and their Wage-Payers»), а Конституцию США примут в 1787. Поэтому это такая себе геополитическая линия лей. Этот роман Пинчона — вновь палимпсест (о нём кстати есть в «Радуге», да и тут он упоминается дважды), исторический роман, в котором метапросматривается вся история Америки, хотя все сочинения ТРП историчны именно в этом смысле. 

Парочка землемеров-звездочётов нужна Пинчону как повод поговорить обо всём на свете, но прежде всего — о времени, а точнее — о Времени. В конце 32 главы Диксон получает письмо от своего наставника Уильяма Эмерсона с ключевой для текста фразой «Время — это Пространство, которое нельзя увидеть». Новым пространством в романе, конечно, выступает США, она — вся в будущем, поэтому её как бы нет, но увидеть завтрашний день вполне можно стандартным способом: «Видит ли Британия сны, когда спит? Уж не Америка ли её сон?». Пространство, на котором время — это «деньги Науки», и где «всё на рынке», да и вообще, это же Америка, «конкуренция — это её Суть!». 

Становление США в «Мейсоне да Диксоне» — это, по Пинчону, борьба официального и неофициального, культурного и контркультурного под присмотром китайцев и иезуитов, где последние даже используют хитромудрый Телеграф («Kite-wires and Balloon-cables into clouds») для связи с Папой. Иезуиты, вообще, страшные люди 18 века — ведь на их совести даже изобретение такого страшилища, как пантограф!

Но всё это вновь — чтобы поговорить про время, а про него лучше всех высказывается Черрикок в своём трактате «Христос и История»отрывок из которого даётся в романе как эпиграф: «История — это не Хронология, потому что это остается юристам — и не Воспоминание, потому что Воспоминание принадлежит людям»Прустовская попытка найти утраченное — это история Мейсона, попавшего в Водоворот Времени, когда он оказывается в третьем сентября 1752, дате, которой не существовало для всей остальной Англии, поскольку там, по Календарной реформе, после 2 наступило сразу 14 сентября. Куда же попадает Чарльз Мейсон? В Tempus Incognitus, где остались все «отсоединённые» от календаря — дикие животные и представители «третьего пола», т.е. мёртвые. Чем-то рассказ Мейсона напоминает «приключения» Дон Кихота в пещере Монтесиноса, да и у Рыцаря Печального Образа, кстати, тоже был напарник, так непохожий на коллегу в начале пути, и практически двойник в конце. 

Но, на самом деле, «что вверху — то и внизу», и все благоглупости Мейсона да Диксона можно прочитать как поиски Бога, идея, которая у Пинчона в той или иной мере есть в каждом его большом тексте. Тут же её формулирует Уильям Эмерсон, вышеупомянутый автор мысли про время, английский математик, не менее реальный, чем главные герои, и его фраза настолько прекрасна, что даже переводить не хочется: «The Telescope, the Fluxions, the invention of Logarithms and the frenzy of multiplication, often for its own sake, that follow’d have for Emerson all been steps of an unarguable approach to God, a growing clarity, — Gravity, the Pulse of Time, the finite speed of Light present themselves to him as aspects of God’s character».

Чертить линию — это и есть задание Бога-геометра, провести границу между раем и адом, когда важно само направление — на запад (к жизни, как солнце) или на восток (против солнца, чтобы бросить вызов смерти). Чертить линии родного языка — это и есть задание писателя, наилучшему из которых сегодня предначертано праздновать 80-летие.

8.05.2017