Pollen papers 017

Томас Пинчон о романе «Любовь во время чумы» Габриэля Гарсиа Маркеса. 
Оригинал: New York Times, April 10, 1988 1 Перевод Джамшеда Авазова


Любовь, как поговаривали Мики и Сильвия в своём хит-сингле 1956 года, напоминает нам, что она удивительна. По мере нашего взросления она становится ещё страннее, пока в какой-то момент смерть не врывается в центр нашего внимания, и вот мы внезапно схвачены меж терминальных дат, уверенно голословя о вечностиЗатем, мы можем начать относиться к песням о любви, любовным романам, мыльным операм и всяким подростковым заявлениям обо всём, что касается любви, с возрастающей раздражительностью, не говоря уже о нетерпимости ушей к ним. 

В то же время, где бы мы были без всего этого романтического фундаментабез этого градуса юности, по сути, да без этой предсмертной надежды? В заточении у жизни, как минимум. Тем не менее, было бы ли возможно не только произносить влюблённое «навсегда», но и следовать ему — жить долгой, полной и настоящей жизнью, построенной на клятве, поставив огромную ставку драгоценного времени на дела сердечные

Это экстраординарная задумка нового романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Любовь во время чумы», где он триумфально сдерживает клятву. 

Во времена постромантичного упадка 70-х и 80-х, когда все были умудрены и испытывали растущую паранойю от любви — некогда магического слова поколения — для любого писателя смелым шагом послужило бы решение писать на родном языке любви, взяв её, со всей её неосмотрительностью, неточностью и длительностью вкуса, во всей полноте. Это тоже заслуживает подобных высших форм игры, ценимых нами в художественной литературе. Для Габриэля Гарсиа Маркеса сей шаг тоже может быть революционным. «Я думаю, что роман о любви имеет такую же силу, как и любой другой», — высказался он однажды в беседе со своим другом, журналистом Плиньо Апулейо Мендозой (в беседе El Olor de laGuayaba, 1982) «В реальности долг автора — революционный долг, если тебе нравится — в том, чтобы писать хорошо». И, о боже, как же хорошо он пишет. Он пишет со страстным самоконтролем из маниакального спокойствия: маркесовский голос, узнаваемый нами по другим его работам, нашелся, созрел и усовершенствовался новыми источниками, перенесён на уровень, где он может быть одновременно классическим и привычным, переливчатым и чистым, умеющим хвалить и проклинать, смеяться и рыдать, рассказывать и петь, и, когда к нему взывают — сбрасывать и взмывать, как в описании кругосветного путешествия на воздушном шаре: 

«С небес увидели они, как видел их Господь Бог, развалины очень древнего и героического города – Картахены-де-лас-Индиас, самого красивого в мире, покинутого в панике перед чумою, после того как на протяжении трех веков он выдерживал многочисленные осады англичан и налеты морских разбойников. Они увидели неповрежденные стены, заросшие сорной травой улицы, крепостные укрепления, изъеденные анютиными глазками, мраморные дворцы и золотые алтари вместе со сгнившими от чумы вице-королями, закованными в боевые доспехи2

«Они пролетели над свайными постройками Трохас-де-Катаки, раскрашенными в безумные цвета, где в специальных питомниках выращивали съедобных игуан, а в надозерных садах цвели бальзамины и астромелииСотни голых ребятишек бросались в воду, их подначивали громкими криками, и ребятишки прыгали из окон, сигали с крыш домов, через борта каноэ, которыми управляли с поразительной ловкостью, и сновали в воде, словно рыбы-бешенки, стараясь выловить свертки с одеждой, пузырьки с карамельками от кашля и какую-то еду, которую красивая женщина в шляпе с перьями, милосердия ради, швыряла им сверху, из плетеной люльки воздушного шара.» 

Этот роман также революционен в своей смелости давать клятвы любви, произнесённые с расчетом на бессмертие — юношеский идиотизм, для кого-то может и уважаемый, чью неоспоримость осознаёшь намного позже, когда знаешь жизнь намного лучше. Это фактически означает воскрешение тела, как проходящая через всю историю неизбежность революционной идеи

Посредством неизменного подрывного устройства художественной литературы, Гарсиа Маркес показывает нам, как правдоподобно всё могло бы быть даже для диких надежд кого-то из присутствующих здесь, вне книжного пространства, даже для неминуемо битых, купленных и перепроданных — какими мы все должны были бы стать спустя годы жизни в калечащем и продажном мире. 

Вот что происходит. История протекает примерно между 1880 и 1930 годами в карибском портовом городе, безымянном, но по описанию собирательном из образов Картахены и Барранкильи — так же, возможно, как города-призраки, редко официально наносимые на карту. Три главных героя составляют треугольник, где гипотенуза — Флорентино Ариза, поэт, посвятивший себя любви плотской и духовной, хотя его мирская судьба связана с Карибским речным пароходством и его малочисленным флотом лопастно-колёсых пароходов. Будучи молодым телеграфистом-подмастерьем, он встречает и навечно влюбляется в Фермину Дасу, «прекрасную отроковицу с миндалевидными глазами», чья походка «легка и горделива… как у газели, незнакомой с силой земного притяжения». Несмотря на то, что они вряд ли обмолвились и сотней слов с глазу на глаз, они переносят страстную и тайную связь всецело посредством писем и телеграмм, даже когда отец девочки находит их и увозит её в длительное «путешествие за забвением». По возвращению же, Фермина отвергает безнадёжно влюблённого молодого человека после всего, что было, а затем встречает и выходит замуж за доктора Хувеналя Урбино, подобно герою романа 19 века, рождённого в хорошей семье, модника, слегка зацикленного на себе, но несмотря на это ужасно проворного. 

Для Флорентино, раба любви, это мучительная неудача, хотя ничего фатального и не происходит. Храня вечную клятву в любви Фермине Дасе, он решает успокоиться и ждать, покуда он может, до момента обретения ею свободы. Это выливается в 51 год, 9 месяцев и 4 дня, пока внезапно и абсурдно, в воскресенье на Троицу, где-то в 1930-х, доктор Хувеналь Урбино не умирает, пытаясь поймать попугая на манговом дереве. После похоронкогда все покидают мероприятиеФлорентино подходит со своей шляпой, прижатой к сердцу. «Фермина, — говорит он, — полстолетия я ждал этой возможности: еще раз повторить клятву в вечной моей любви и верности». Шокированная и яростная Фермина выставляет его из дома. «И чтоб до конца твоей жизни я тебя больше не видела… Надеюсь, что он недалек.» 

Вечная клятва сердца идёт наперекор ограниченному сроку бытия. Конфронтация происходит ближе к концу первой части, рассказывающей о последнем дне доктора Урбино и первой ночи Фермины в статусе вдовы. Затем мы переносимся на 50 лет назад, во времена холеры. Центральные главы освещают жизни трёх главных героев сквозь годы брака Урбино и восхождения Флорентино Аризы в пароходной компании, пока один век инертно перетекает в другой. Последняя глава возвращает нас туда, где заканчивалась первая — к нынешнему Флорентино, в лице которого многие мужчины могут разглядеть серьёзно отверженного, твёрдо решившего ухаживать за Ферминой Дасой вновь и вновь, делая всё для того, чтобы добиться её любви.

В их городе, на протяжении всей турбулентной половины столетия, смерть присутствовала повсюду, как в виде холеры (el colera), фатальной болезни, ужасной и легко распространяющейся эпидемии, так и la colera — гнева или ярости, дошедшего до своей крайней степени — войны. Жертвы одной чумы, в этой книге, не один раз ошибочно приняты за жертв чумы иной. Война, «всегда всё та же война», представлена здесь не как следствие каких-либо значимых политических действий, а как негативная сила, чума, чей смысл в смерти и массовой зачистке. Человеческие жизни, при всей хрупкости — в том или ином смысле оказываются «проектами сопротивления», даже заклятого, до смерти, противостояния против этой черной земли. 

Доктор Урбино как и его отец до него, становится лидером в войне против холеры, героически спасая людей. Фермина не так одержима, но с отвагой солдат в выбранных ею ролях матери, жены и хозяйки дома обеспечивает безопасность своей семьи. Флорентино выбирает Эроса, известного врага смерти, сосредоточившись на карьере обольстителя, что в конечном счёте доводит до 622 «долгосрочных связей, не считая… многочисленных мимолётных связей», что поддерживают его безразличие к течению времени, его глубокую привязанностьнеугасаемую надежду жизни с Ферминой. В итоге он сможет искренне сказать ей, чему она и не поверит ни на минуту, что ради неё он остался девственником

Эта история Флорентино – его роман воспитания. Мы ловим себя на одобрении его поступков, пока он зарабатывает отсрочку нашего недоверия, желая успехов его упрямой войне против смерти во имя любви. Но, как и у хороших героев, он настаивает на своей независимости, отказываясь быть кем-то менее колеблющимся, чем человек. Мы должны принимать его таким, каков он есть, преследующим свою судьбу, блуждающую по улицам и любовным убежищам этого города, где он живёт в периоды беспечности, неся с собой возможности для бедствий, от которых он огорожен и спасён комичным, но опасным равнодушием к последствиям, часто граничащим с преступным пренебрежением. Вдова Назарета, одна из многих вдов, коих по воле судьбы он осчастливил, совращает его во время продолжительной ночной бомбардировки. Изящно обставленный дом Аусенсии Сантандер обчищается до нитки, пока она с Флорентино резвится в постели. Девушка, которую он цепляет во время карнавала, оказывается убийственно орудующей мачете беглянкой из местной психушки. Муж Олимпии Сулеты убивает её, когда видит бессовестные следы от ласк, безрассудно оставленные Флорентино, писавшим красной краской на её теле. Его любовная аморальность была причиной не только его личных неудач, но и экологических бедствий: пока он дочитывал до конца книгу, неуёмный аппетит его речной компании к дровам для топки пароходов выпиливал целые роскошные леса, хоть как-то граничащие с речной системой Магдалены, оставляя пустоши,непригодные для жизни. 

«Он не давал себе труда думать об этом, ослепленный страстью к Фермине Дасе, а когда осознал, как обстоят дела, было поздно что-либо делать, разве что провести новую реку

На самом деле, глупая удача сделала для Флорентино ровно столько, сколько и сила или чистота его мечты для проведения его через весь этот путьБольшая любовь автора к Флорентино не побеждает сопутствующее коварное свержение этики мачизма, к которой Гарсиа Маркес не очень-то расположен, описывая это в других работах как насильственное присвоение чужих прав. Конечно, как мы и ожидали от этого романа, именно женщины в этой истории и сильнее, и приспособленнее к реальности.

Когда Флорентино сходит с ума от ярких и прогрессирующих симптомов холеры, именно его мать, Трансито Ариза, вытягивает его из этого. Его бесчисленные развратные похождения не особо вознаграждены по всем традициям мужественности, как и его очевидная и нездоровая потребность быть любимым. Женщины же берутся за дело. «Он некрасивый и печальный, — сказала кузина Фермины ДасеИльдебранда, — но он — сама любовь.» 

И Гарсиа Маркес, невозмутимый рассказчик небылиц — его биограф. В 19 лет, по его рассказам, молодой писатель перенес литературное просветление при прочтении знаменитых начальных строчек «Превращения» Кафки, в которых, просыпаясь, мужчина осознаёт, что превратился в гигантское насекомое. «Бож ты мой! — воскликнул Маркес, используя испанское слово, возможно отсутствующее в английском, — это прям как по рассказам моей бабушки!» И добавляет, что именно тогда его заинтересовали романы. Множество из его работ, названных «магическим реализмом», как он поясняет — лёгкие отзвуки голоса его бабушки. 

Тем не менее, в этом романе мы находим мало общего с Макондо, магической деревней из «Ста лет одиночества», где народ рутинно блуждал сквозь воздух, а смерть присутствовала в ежедневных разговорах с живыми. Мы спускаемся, в общем-то, по той же реке, всё время вниз по течению, в войну, мор и городское замешательство к краю Карибов, навещаемых призраками мёртвых людей реже, чем историей, принёсшей ужасающее количество падений несказанных, не услышанных, либо не записанных.

Одинаково революционен, как и хорошей слог, долг в заполнении этой тишины — долг, который Гарсиа Маркес отдал в полном объёме с честью и состраданием. Было бы дерзко говорить о том, что «Сто лет одиночества» могут «отойти назад», но Гарсиа Маркес переместился куда-то в иное место, в частности в глубокое осознание того, что «мудрее жизни ничего не придумаешь», как и учил Флорентино. Есть ещё достаточно очаровательных и великолепных моментов, вопреки событиям, описанным с тем же неугасаемым юмором — явления у изножья кровати, анонимно доставленная кукла с проклятьем, зловещий попугай, практически незначительный персонаж, погоня за которым кончается смертью доктора Хувеналя Урбино.

Но основная претензия к авторскому вниманию и энергии исходит из того, что вопреки согласию с «человеческой реальностью», где движущие силы — это любовь и возможность ее угасания, появление магии стало если не внешне-периферийной [силой], то по крайней мере продуманно направленной на расширение угла обзора — зрелого, более тяжелого, но милосердного.

Можно бы было возразить, что это единственный честный путь написания историй о любви, что без мрака и фатальности там может быть романтика, эротика, социальная комедия, мыльная опера — все жанры, к слову, хорошо представлены в этом романе — но только не большая Л. Что для этого требуется, помимо точной выигрышной позиции, точного уровня понимания, это возможность автора контролировать его любовь к своим персонажам, воздерживать читателя от своей всеохватывающей заботы, или иными словами не скатиться до пустословия. 

В переводе «Любви во время чумы» Эдит Гроссман была внимательна к этому элементу авторской дисциплины, ровно как и к уйме нюансов авторского голоса, на волну которого она настроила свои чувства и воображение. Мои испанский не идеален, но я могу сказать, что она поймала восхитительно и без видимого труда размах и прозрачность его письма, его сленг и классицизм, лирические узоры и эти остроумные завершения предложений, которыми он любит поддевать нас. Это добросовестная и красивая работа. 

Там есть еще момент на раннем этапе карьеры в Карибском речном пароходстве, когда Флорентино Ариза, не способный написать ни одного делового письма без налёта романтики, обсуждал эту проблему со своим дядей Лео XII, владеющим компанией. Всё было без толку, молодой человек протестовал – «Единственное, что меня интересует, это любовь.» «Беда в том, — ответил дядюшка, — что без речного судоходства не может быть и любви». Для Флорентино это буквально стало истиной: форма его жизни определялась двумя важными речными путешествиями с разницей в половину века. В первой раз он решил вернуться и вечно жить в городе Фермины Дасы, упорно добиваясь своей любви настолько долго, насколько он сможет протянуть. Во второй же, сквозь заброшенные ландшафты, он отправляется в путешествие в свою любовь, наперекор времени, с Ферминой, наконец оказавшейся рядом с ним. Из всего того, что я читал, нет ничего ошеломительнее этой финальной главы, симфоничной в ее динамике и темпе, движущейся подобно речному пароходу, чей автор и капитан жизненным опытом безошибочно выруливает между опасностями скептицизма и жалости, по этой, нами знакомой реке, без чьей навигации нет любви и против чьего течения попытки вернуться никогда не заслуживают менее почётного названия чем воспоминание — в самом лучшем случае это перерастает в книги, которые даже могут вернуть нам наши изношенные души, среди них наверняка есть и «Любовь во время чумы», этот лучезарный и разбивающий сердце роман.

Notes:

  1. http://www.nytimes.com/1988/04/10/books/the-heart-s-eternal-vow.html?pagewanted=all
  2. Здесь и далее цитируется согласно переводу Л.П. Синянской — прим. пер.