Подделки и каменные истины: о романе «Плотницкая готика»

Перевод Джамшед Авазов
Редактор Максим Нестелеев
Оригинал Синтия Озик, The New York Times, 1985
Pollen papers 40


«Плотницкая готика» — третий художественный текст Уильяма Гэддиса за 30 лет. Это походит на маленький ручеек, что абсолютно неверно представляет автора. Гэддис подобен потопу. Его первый роман, «Распознавания», опубликованный в 1955 году, по размерам мог бы уместить в себя четыре или пять бесцветных современных романов. Его вторая работа, «J R», бурлескное дополнение-примечание к первой, появившись двумя десятилетиями позже, с такой же легкостью оказалась равнозначной трем или четырем романам. Для тех же, кого отпугнули габариты, «Плотницкая готика» — короткий, но запутанный и беспощадно маневренный роман, ровно как и остальные — должен в полной мере открыть внушающие ужас умения мистера Гэддиса. «Плотницкая готика», возможно, Гэддис в миниатюре, но Гэддисом она полна до краев. При минимуме публикаций, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, мистер Гэддис не считался «плодотворным» (ох уж эта расточительная штамповка); взамен этому, он был громадным, гаргантюанским и исчерпывающим, распределяя судьбы и условия под сенью голодной логики. Две его огромные ранние работы служат отличным склепом или складом лукавого энциклопедичного скандала, где всезнание брошено в раскаленную печь метафор. Мистер Гэддис знает практически все: не только как работает мир — прагматичная, циничная бизнес-машина, которую мы называем практичностью, — но и как миф вылетает из первобытных облаков искусства, смерти и денег.

Назвать эти амбиции мегаломанией — опять же значит представить Гэддиса в ложном свете. Когда «Распознавания» объявились на сцене, было уже слишком поздно для подобных им больших амбициозных актов литературной мощи, котируемых немногим ранее. Джойс пришел и ушел. Серьезно подкованный широким рядом умений, языком и ироничной проницательностью, рожденный для того, чтобы сотворить модернистский шедевр, но появившийся на свет несвоевременно, мистер Гэддис, несмотря на это, получил длинный список джойсовых наставлений и ответил на них рядом волн виртуозных ухищрений.

«Распознавания» — это издевательское распознавание неправдоподобия подлинности: обширный трактат о фальшивках и подделках, о многоликости фальсификата и, как неизбежно следует из этого, об искусстве и религии. В бесплодном прошлом, когда я была молодой и заблуждающейся потенциальной писательницей, завязанной на своих нелепых амбициях, «Распознавания» очутились на моем разделочном столе (да и на скольких еще разделочных столах аспирантов этой громадной клоаки Искусства?) и обжились там, проводя месяц за месяцем в качестве последнего отполированного талисмана — ну, скажем, Великолепия, отказа отбросить новоявленные возможности Джойса, Манна, Джеймса, Вулф, Пруста — всей сакральной когорты тех видавших виды солнечных кораблей. Это, как я считаю сейчас, было неправильным прочтением избранной Гэддисом позиции. Он знал, какие литературные памятники собрались за ним. И он решительно пошел дальше. Он не подражал полученной литературе, он не был калькой Джойса. Мистер Гэддис, по факту, является монетой нового пошиба — американским оригиналом. Утверждать подобное, правда, равносильно падению в его комедию «влюбленных пародий, отягощенных благодарственными руинами». Оригинальность — это как раз в точности то, что он сделал абсурдным, нераспознаваемым.

И если все еще важно конспектировать гэддисовское издевательское влияние от ослепительного взрыва его тридцатилетнего дебютного романа, то только в связи с тем, что «Распознавания» всегда упоминаются как самая важная недооцененная работа нескольких последних литературных поколений.

Тони Теннер: «Критическое игнорирование этой книги крайне удивительно».
Дэвид Мэдден: «Подземная репутация оставила ее на грани забвения».

Благодаря знаменитой неясности «Распознаваний» мистер Гэддис оказался знаменит тем, что не был достаточно знаменит.

«Плотницкая готика» должна быть поворотной отметкой. Сам заголовок, название архитектурной моды, это такая опасная шутка. Оно отсылает к очаровательному стилю, скрывающему за собой нечто иное — так блестящая обманка из резного дерева совращающе протянулась вдоль Гудзона столетие назад, «построенная так, чтобы было видно снаружи», чья необставленная внутренняя часть заполнена так, чтобы подходить к чему угодно — «мозаика из кичливости, заимствований, жульничеств», согласно Маккэндлессу, хозяину одного из таких «грандиозных видов… глупых изобретений… вздымающихся высот и куполов». Маккэндлесс — геолог, романист и заядлый курильщик с запутанным прошлым. Сдав дом в аренду молодой женатой паре, Полу и Элизабет Бут, он запер одну из комнат со своими бумагами, зарезервировав за собой право на ее посещение. Пол, как и дом, обладает напыщенным видом — он работает с общественностью во благо преподобного Уде, чьи евангельские операции дошли до самой Африки; когда Уде топит мальчика по время крещения, Пол, в своей пылкой плодовитости — импрессарио из него, к слову, безнадежно дутый — оборачивает это в практичное чудо. Лиз, жена Пола, тоскующая, оскорбленная, покорная, полная надежд и незаметно обманывающая себя, как и ее брат-бездельник Билли, унаследовала горный промысел с намерением привести его обратно к модели бизнес-имперской версии африканского колониализма. Пол, ветеран войны, некогда бывший сборщиком в компании, которой руководил ныне покончивший с собой отец Лиз; сейчас же компания в руках Адольфа — доверенного лица, кормящего крохами всю троицу наследников. Сама Лиз, вовлеченная в ряд афер Пола, терпеливо ходит от доктора к доктору, пытаясь смошенничать на страховке. Маккэндлесс же выдает себя за первооткрывателя африканских золотых копий, за которыми охотится компания и совращает Лиз. На самом же деле никакого золота нет, а Маккэндлесс — душевнобольной самозванец. В итоге, брат и сестра умирают от избытка надувательств. Все эти втиснутые конспирации — это по сути бессмысленный пересказ мыльной оперы. Мы и доселе внедрялись в жизни плутов, прогнивших семейств, очерненных корпораций, жадных до наживы проповедников и браконьеров, находящихся либо в сговоре, либо в жертвах друг у друга, а порой и то, и другое одновременно. Все это американское сырье, где сам сюжет/заговор (прим.: обыгрывается англ. слово «plot», в данном контексте означающее оба слова) — гэддисова добыча и его же игра. Пошлость — его ловушка и игрушка. Он ловко собрал весь детрит, стекающий с газетных станков и печатных машин — фальшивые заявления, фальшивые библейские школы, фальшивая святая вода из тифозной реки Пи-Ди, продажные сенаторы, вооруженный «Христианский лагерь выживания», фальшивые личности (Пол, выдающий себя за исконного американского южанина, вероятно, еврей), убитый Полом грабитель. Заговор / сюжет, это то, что Гэддис пародирует, дразнит, повторяет дважды и надувает. Но эти стереотипные иллюзии, эти знакомые свалки из юридических увиливаний твердеют в каменные истины под зорким оком мистера Гэддиса — или cкорее — подле его ушей. Он одержимый приёмник голосов, маниакальный соглядатай, тайный пророк и моралист. Его метод — это чистый голос, непрекращающиеся диалоги, переправляющиеся в панораму камеры внутри головы оратора. Это диалог без кавычек, замененный безмятежно расположенным тире — ярчайше значимым штрихом Джойса, не оставляющими возможности прерывания и растворяющими голоса в повествование, оборачивая абсолютную достоверность в нечто призрачное. Фрагментарная, мозаичная, неказистая, чахлая и, наконец, безудержная речь в непрекращающихся телефонных разговорах, из радио и телевидения. Из всех этих глоток и машин выплёскивается грязный мир. Радио — нескончаемый хор из неудач и неразберихи, нагнетающий свои бесстрастные ужасы, пока человеческие голоса сокрушаются в кухонных стонах:

Проблема Лиз в том что ты просто не осознаешь насколько серьезно чертово положение… бутылка задребезжала о край стакана, — топят его меня всех нас… Он сполз обратно под новости о двух перевернувшихся и загоревшихся фурах у въезда на мост Джорджа Вашингтона, — складываются кусочки теперь видно как складываются все чертовы кусочки. Появляется Комиссия по ценным бумагам заявляет о каком-то мелком нарушении при выпуске облигаций Библейской школы следом подтягивается налоговая насчет присвоения церковных фондов со стороны учредителей, проблема в том что их новый компьютер только начал составлять почтовую рассылку если они не составят рассылку не будет никаких фондов вот в чем чертово дело, этим их библейским ученикам хватает мозгов раскопать Ефесян…1Здесь и далее фрагменты романа в переводе Сергея Карпова

И вновь, и вновь: пламя, смерть, обман, деньги, голоса-голоса-голоса. Голоса человечества вытекают капля за каплей, будто постепенное кровопускание. Нет такой «темы» на которой настолько сосредоточен Гэддис (его темы очевидны) как теория организма и его заболевания. Мир в «Плотницкой готике» — это ядовитый организм, а человечество гибнет от самих себя. Этот водевильный поворот подобен преображению гаргулий. Небрежную диаграмму схематического продвижения Пола со всеми своими стрелками, указывающими на причины и следствия, ошибочно принимают за карту Битвы при Креси в 14-м веке. Выражение «большая руда найдется на участке миссии» — ложь, создаваемая для того, чтобы заманить американский военный империализм в Африку. Лиз, восставшая против Маккэндлесса, выкрикивает (цитируя Пола, мешающего все с грязью: эффузия для ефесян, как и Клаузевицу Клаусниц): «Клаузевиц был неправ, это не война, которую иными способами продолжают вести политики, это семья, которая продолжается иными способами», и Маккэндлесс, насмехающийся над войнами междуусобными войнами племен, войнами наций, отвечает: «Что ж, слава богу! Они занимались этим уже две тысячи лет, не так ли?» Маккэндлесс — сильнеший гэддисовский провидец, философ, торгующий хлесткими тирадами: «если говорить о черном континенте, то я могу тебе кое-что поведать, откровение — это последнее убежище, которое невежество находит в смысле. Разоблаченная истина — это единственное оружие в руках тупости против рассудка и вот о чем, собственно, вся эта хренотень… у вас достаточно сект распинающих друг друга от Лондондерри до Чандигара чтобы стереть с лица земли всю эту хрень… просто попробуйте Крестовый поход детей в качестве отвлекающего удара, тысячи детей отправленные прямиком в рабство и на убой в 12 лет с письмом от Иисуса… — все четыре всадника объезжают африканские холмы при каждой треклятой разновидности войны, о которой только пожелаешь… семь сотен языков и все побывали в глотках друг друга с момента созидательной войны, голода, мора, смерти, они просят еды и питья, но кто-то вкладывает им в руки АК-47». Пол, тем временем, это слабейшее звено мистера Гэддиса, предвестник дешевых утренних новостей: «Проведи черту, запусти группу проводников от Момбасы и парочку разрушителей по мозамбиковскому каналу, приведите СБР (силы быстрого развёртывания) и поставьте САК (стратегическое авиационное командование) на красную тревогу. Они получили то, чего хотели».

«Политический» ли роман «Плотницкая готика»? «Апокалиптический»? Или может он о первородном грехе и отсутствии иллюзий спасения? Какое же искушение судить о Гэддисе, как Лиз в итоге судит о Маккэндлессе:

Потому что этого хочешь ты, резко ответила она таким ровным голосом, что он осекся, просто глядя на нее, на поднимающийся в руке стакан и запрокинутую ради остатков голову, на полный изгиб горла, поднимавшийся в полой арке линии подбородка твердого, как выбеленная кость, что раньше он видел только однажды. — И поэтому ты ничего не делал… Она поставила стакан, — чтобы смотреть как они отправятся на небо будто дым в этой самой печи все глупые, невежественные, взлетели от взрывов в облака а там никого, никакого вознесения ничего просто чтобы они все исчезли это на самом деле ты, правда же. Что это ты хочешь Апокалипсис, Армагеддон чтобы погасло солнце и море стало кровью ждут не дождутся нет, это же ты ждешь не дождешься!

Но немногим позже этой тирады, Лиз узнает от жены Маккэндлесса, появившейся из ниоткуда как проясняющий детали гонец, что Маккэндлесс побывал в психиатрической лечебнице. Иная зацепка намекает на фронтальную лоботомию. Мир насыщен диким отчаянием и только в отчаянии проявляется образ безумца.

Даже когда он дает эту соломинку надежды — то, что евангелист страшнейшего бедствия душевнобольной — ловкач Гэддис может увести нас в еще большую безнадежность. Если Маккэндлесс, бог этого романа и его интеллектуальный властитель, хозяин того дома несчастий с декоративным фасадом, чей безжалостный портрет нашей загрязненной планеты узнается как в точности соответствующий истине — если ему нельзя верить, то где же мы сами? Подводит ли нас мистер Гэддис к итогу, что человек, созерцает истинное обличие вещей во всей полноте их трагического света, никогда не заслужит доверия, кроме как если на него поставлено клеймо ненормального? Имеет ли он в виду, что мистер Маккэндлесс, чье имя, вопреки всему, намекает на его амплуа посланника мрака, говорит от имени дьявола (McCandless — англ. дословно «Макбессвечин»)? И коль так, то сторонник ли дьявола мистер Гэддис, если дьявол самый красноречивый моралист? В добавок к этому, тот ли он романист, чьи рукописи безнадежно разбросаны в бардаке тайной, вечно прибираемой им комнаты, «подобной Дахау», где Библия вывернута наизнанку?

Истинный господь этого романа — бог изобретений, коммерции и хитрости — это непредсказуемый Гэддис-Меркурий собственной персоной. Это он сверхъестественный техник и инженер: каждый оборот поворачивается ради нового оборота; вещи случаются вновь и вновь, аллюзии приумножаются, отговорки нарастают, двойственности сливаются воедино, жадность распыляется, а нюансы взращиваются и повторяются. А в центре жуткое: «ты видишь как эти чертовы детали подходят друг другу». Никто из героев «Плотницкой готики» не безгрешен, никто не остался не услышанным или не пострадавшим. Эта порочная метка на карте данного романа — еще одна дополнительная башенка на грандиозном, искусном и смелом готическом особняке Уильяма Гэддиса, неспешно выстроенного в американской литературе.

ЕМУ ПРИГОДИТСЯ ВСЁ

За разговором в его летней обители неподалеку от пруда среди деревушек Хэмптонс на Лонг-Айленде, Уильям Гэддис поведал, что несмотря на то, что за последние 30 лет он издал только три романа, сами книжки пишутся не десятилетиями. Порой он прерывал свою писательскую деятельность, чтобы заработать на жизнь. Под этим подразумевались годы трудов над сценариями промышленных рекламных фильмов, преподавания в Бард-колледже и написания речей для глав корпораций. Тем не менее, писателю все пригодится. Его второй роман «J R», изданный в 1975 и выигравший Национальную литературную премию США годом позже, включает в себя хорошую историю о забавной путанице в очень свободной предпринимательской системе.

Мне было намного проще когда я писал „Плотницкую готику“, — говорит он, — я мог посвятить все свое время этому роману, потому что сначала я получил премию от Гуггенхайма, а затем и от фонда Макартура.

Одновременно с «Плотницкой готикой», его ранние работы — «Распознавания» и «J R» так же были переизданы в мягкой обложке. Мистеру Гэддису сейчас 62, и он работает над своим следующим романом, не торопя событий, рассказывая о писательстве, Гэддис уделяет свое лучшее время между предложениями.

«Он в стадии проработки концепции и написания заметок», — говорит он. В его романах нет каких-либо схем, рассказывает сам автор. Но в нем есть своя константа. Не раскрывая своих карт, он поведал о ней: «Есть определенное обязательство — не наскучивать и не скучать в процессе своей работы. Если автору скучно, то и читатель тоже заскучает» — Херберт Митганг.