Проза Леонарда Коэна

pollen papers 29
Текст Т.Ф. Ригельхоф (1998)
Перевод Максим Бондарев
Редактор, примечания Катя Ханска
Иллюстрация Ирина Минеева


«Это дилемма каждого: когда мы думаем,
что мы самые классные, всё что видят другие, —
парня, рот которого набит бананами…
» 1

«Я всего лишь знаменитый никто».
Леонард Коэн


Проза Леонарда Коэна

I

Всякий раз, когда упоминается Леонард Коэн, я думаю: «потрясающий романист, дико смешной, слишком рано завязал». Я всегда думаю об этом, но говорю всё реже и реже, потому что чувствую себя беспомощно отклонившимся от курса, безнадёжно эксцентричным в своей реакции: похоже, мало кто понимает, о чём я говорю, и ещё меньше тех, кому не наплевать.

Как писатель, Леонард Коэн больше известен как поэт. Как поэт, он больше известен как автор песен. Как автор песен, он больше известен как исполнитель. Как исполнитель, он больше известен как публичная персона, которая обычно не расценивается как комическая. Как олицетворение пресыщенности, утонченности, учтивости, элегантного страдания; настолько легко узнаваемый поп-идол, что художники-оформители из «Рэндом Хауз» 2 использовали черно-белое изображение его лица с левого профиля, с закрытыми глазами, на чёрном фоне для лицевой и задней сторон обложки недавно вышедшей биографии Айры Надел, «Различные позиции» 3. Лицо Коэна помещено на однотонную пластиковую суперобложку, на которой шафрановым напечатано название. Снимите суперобложку, и Коэн встретит читателя без прикрас, в профиль (но только с левой стороны).

С первого взгляда, я подумал: «Ах, тут ошибка — нет правого профиля. Но нет, это «Рэндом Хауз» сокращает расходы, используя одну фотокарточку дважды. Потом до меня дошла эта шутка: Коэн утверждает, что мы видим не всю картину, а лишь её часть. В этой игре длинною в жизнь, где ему удаётся перехитрить всех, кто хочет приберечь его для себя, он снова побеждает. Состязание с Айрой Надел было не слишком сложным.

Суперобложка идентифицирует Надел как автора-исследователя биографии Джеймса Джойса. Там говорится, что он преподает в Университете Британской Колумбии, где занимает должность профессора английского языка. Это свидетельствует в пользу того, что «Различные позиции» является толковой критической работой. Но это не так. Профессор Надел грамотен только по части искренности и безрассудства своей прозы: будучи критиком, он просто еще один поклонник, который приносит оммаж кумиру. Вместо того, чтобы выработать критическую дистанцию, он пробирается через стопку перетасованный индекс-карт и выбирает осторожные замечания друзей Коэна, которые лишь добавляют загадочных слоев к той тайне, которой стал певец. Конечный продукт представляет собой укороченную биографию знаменитости, которая подходит такому изобретательному и чудному, злому романисту, как Леонард Коэн, так же плохо, как твидовый пиджак и галстук-бабочка в горошек. Как и любая другая готовая биография, вышедшая из-под пера беллетриста, «Разнообразные позиции» несёт предупреждение для масс о той необычайно высокой цене, которую типичная суперзвезда вынуждена платить за славу и успех; но книга и близко не касается обнажённой кожи этого сурового трубадура, печально известного своим умением проникать в эректильную ткань аудитории 4. Даже несмотря на то, что его песни, как говорит Энн Даймонд, «стали флюгером неоконсерватизма около 15 лет назад», а его образ стал его самой важной выдумкой, Коэн остается провокационным и опасным романистом. Но Надел не идёт на риск, и тратит менее пяти процентов книги на описание его романов, рассматривая их как автобиографическе фактами, а не акты творчества.

Леонард Коэн переизобрел себя как исполнителя авторской песни в возрасте 32 лет, потому что в Канаде ему не удавалось зарабатывать на жизнь в качестве и поэта, и романиста, без того чтобы (а) не превратиться в модного подражателя Адриенны Кларксон 5 из «Си Би Эс» 6; (б) занять собственную нишу где-то в иерархии научного мира. Он занял денег и с гитарой отправился в Нэшвилл; добрался до отеля «Челси» в Нью-Йорке. В ретроспективе, превращение Леонарда Коэна-писателя в Леонарда Коэна-певца кажется неизбежным. В то время это было не что иное, как уверенная ставка. Он обладал голосом, который не нравился даже поклонникам Боба Дилана, был посредственным гитаристом с репертуаром из пяти аккордов, и на десять лет старше всех, кто был тогда в моде, и слишком буржуазным для того, чтобы стать битником. Он никогда не играл с профессиональными музыкантами, и так плотно сидел на транквилизаторах, что взял себе псевдоним Капитан Мандракс 7. В 1969 году альбом «Песни Леонарда Коэна» звучал таким истощённыи и выпотрошенным, таким обессиленным, что никто, [из тех] кого я знал, не смог прослушать его целиком. Именно тогда я начал думать о Леонарде Коэне как о «потрясающем романисте, дико смешном, слишком рано завязавшем».

Роман «Любимая игра» был опубликован в Англии в октябре 1963 и в Нью-Йорке в сентябре 1964. В Канаде он продавался только в качестве импортной версии, пока в 1970 году «Мак-Клелланд энд Стюарт» 8 не опубликовали отдельный оттиск в мягкой обложке по британскому изданию. Во всех трех местах это книга была раритетом. В настоящее время копий романа «Любимая игра» много, как грязи, и он примерно так же «красиво» упакован, как мешок с цветочным грунтом — в издании под новой редакцией от «Новой Библиотеки Канады» за 6 долларов 95 центов, которое снабжено послесловием Пола Кваррингтона 9. Кваррингтон троллит новых читателей неизвестной приманкой. «Любимую игру»… как и «Дэвида Копперфилда», можно отнести к подклассам Bildungsroman 10 и Künstlerroman 11. Это такой роман, который демонстрирует становление художника (на немецком языке, ein Künstler).

Но «Любимая игра» — это не «Дэвид Копперфилд», и это не «Портрет художника в юности» Джойса (не говоря уже о «Докторе Фаустусусе» Манна). «Любимая игра» — это книга молодого человека, полная четко сформулированных типично немецких причуд, которые настолько возмутительно наивны, настолько блаженно бесхитростны, настолько невинно легкомысленны, что роман просто не вписывается в те рамки, в которые долбаный-профессор-простофиля, такой как Кваррингтон, хочет его поместить.

«Быть писателем — значит уметь использовать на максимум те мозги, что у вас есть», — пишет Стивен Визинзи 12 в книге «Правда и ложь в литературе», и вам не обязательно знать больше, того, что Коэн дружил с Визинзи в то время, когда писался роман «Любимая игра», чтобы осознать присущую ему интеллектуальность, наслаждение от способности молодого человека полностью жить в промежуточном мире, существующем между чувственным и интеллектуальным бытием, в не-буквальном, иррациональном царстве поэтических фантазий. Это именно то, что делает «Любимую игру» столь же пронзительным, забавным и ярким чувственным произведением, как и роман Визинзи «Да здравствуют зрелые женщины». Оба романа были слишком смелыми и необузданными для Джека Мак-Клелланда 13.

В апреле 1959 года, когда ему было двадцать четыре года, Леонард Коэн был награжден грантом Совета Канады в размере 2000 долларов. Он использовал эти деньги, чтобы скромно жить в Лондоне, и ещё скромнее — на острове Гидра, пока писал черновик своего романа, который он назвал «Красота вблизи». Мак-Клелланд возражал против того, чтобы Коэн вообще писал прозу, он нашел его роман утомительным, эгоистичным, отвратительным, а сексуальные сцены -извращёнными. Мак-Клелланд был обеспокоен автобиографическим содержанием романа, и предложил радикальную переработку книги, при этом не гарантируя её публикации.

Коэн подписал контракты с «Секер энд Уобург» 14 на публикацию на территории Британского Содружества Наций и с «Викинг» 15 — для американского издания. Оба издателя хотели получить более короткую книгу: Коэн начал перерабатывать роман, испытывая при этом некоторую раздвоенность чувств. Он знал, что создал нечто важное, «книгу без алиби; и это не было алиби открытой дороги, наркотиков или преступления». Он «хотел поведать об определенном обществе и определенном человеке и раскрыть своё понимание сущности ублюдочного Поэтического Искусства. Думаю, я знаю, о чем говорю. Автобиография ли это? Лоуренс Бравман — это не я, но есть много вещей, которые мы с ним оба вытворяли. Но мы по-разному относились к этим вещам, и поэтому мы стали разными людьми».

И это было не было членовредительством, когда Коэн сократил книгу наполовину. Он писал Ирвингу Лейтону 16: «Любой, у кого есть слух, понимает, что я разгонял оркестры, чтобы найти верную музыкальную фразу… Я иду налегке и несу с собой большой скальпель… … Я не знаю ничего о людях — вот почему я испытываю это ужасное и непреодолимое искушение быть писателем».

Нам повезло, что он не противился искушению. Если бы «М энд С» 17 превозносили нашу литературу, а не стегали её до смерти, они бы поступили бы также, как «Рэндом Хауз» с Майклом Ондатже 18 и предложили нам Коэна в качественной бумажной обложке. От первой до четвертой сторонки 19, «Любимая игра» — это книга, с абсолютной уверенностью повествующая о некоем обществе и некоем Лоуренсе Бривмане, поэте из романа, который рассказывает нам свою историю. Это в высшей степени иудейская история, настолько погруженная в библейское самосознание, что Коэну не нужно проводить прямые аналогии между его храбрым обездоленным героем и псалмопевцами. Бривман одновременно священник, изгнанный из Вавилона, оплакивающий потерю божественного благословения царем Соломоном, и царь Давид, упивающийся плотскими утехами в обществе множества женщин, в числе которых есть особенно соблазнительная чужестранка. Книга начинается со строчки: «Бривман знает девушку по имени Шелл, она проколола уши, чтобы носить ажурные серьги».

Бриваман сочиняет Песнь Песней в её честь, и стенает о своей неспособности отречься от своей еврейской души ради её гойского тела, хотя она полностью занимает его ум [своим телом]. Быть может, Бривман и мрачен, но нельзя сказать того же об этой книге. Коэн находит занятный приём, он ниспровергает условности ради комического эффекта, когда Бривман рассматривает себя как рассказчика, воображая себя персонажем собственной автобиографии. Бривман стремится дистанцироваться от самого себя, но не может не концентрироваться на себе. Он высмеивает себя по-серьзному комически: он как уничижающий самого себя герой и взвинчивающий самого себя злодей в истории с несколькими оргазмами, но без кульминации. Этот эффект очень визуальный, по большому счету, кинематографический. Бривман никогда толком не знает, в каком фильме он играет, но знает наверняка, что на него направлена камера. Несколько десятков сцен — чистые фотографии. Вот отрывок, давший название всей книге:

«На салфетке нацарапал: Иисус! Я только что вспомнил, какая у Лайзы была любимая игра. После сильного снегопада мы с приятелями шли на задний двор. Снежное пространство было белым и не тронутым. Берта была, как волчок. Ты держал ее за руки, а она кружилась на каблуках, ты описывал круги вокруг нее, пока ноги не отрывались от земли. Потом она отпускала руки, и ты летел в снег. Оставался неподвижен, в какой бы позе ни приземлился. Когда все оказывались раскиданы в свежий снег таким образом, начиналась самая прекрасная часть игры. Ты осторожно вставал, изо всех сил пытаясь не испортить оставленный след. Теперь сравнение. Разумеется, ты очень старался приземлиться в какой-нибудь безумной позе, с растопыренными руками и ногами. А потом мы уходили, оставляя за собой чудесное белое поле цветочных отпечатков со стеблями следов» 20.

Отзыв с обложки романа в издании Новой Библиотеки Канады описывает его как «проницательную оценку человеческой комедии, где излюбленная игра — это любовь». Любой, кто так считает, вероятно, думает, что Бривман — это Леонард Коэн.


II

Во время своего возвращения в Канаду в 1963-64 годах Коэн оказался раздираем конфликтами, возникшими в связи с Тихой революцией 21 в Квебеке. Он усвоил противоречия между индейскими, французскими и английскими чувствами национального единства и собственной еврейской идентичностью, и за два восьмимесячных периода интенсивного письма и переработок — во время своего пребывания на Гидре — сочинил «Блистательных неудачников». Чертовски странно, что в 1996 году западные канадцы, такие как Надел, умаляют роль политики в «Блистательных неудачниках», рассматривая роман лишь как источник парочки занятных сцен, потому как если книга и о чем-то, то она о желании новых систем заменить собой старые:

«Самое оригинальное, что заложено в человеческой природе, обычно тождественно самому отчаянному. Поэтому новые системы отношений навязывают миру люди, не способные больше переносить ту боль, с которой им приходится жить в настоящем. При этом творцов новых систем не заботит ничего, кроме их уникальности».

Это слова безымянного еврейского рассказчика (но сами идеи принадлежат Ф., его наставнику, члену парламента Квебека, который был заключён под стражу за буйство, разбой и преступления от имени Сепаратистского движения 22). Эта книга поддаётся аллегорическому прочтению как политическая басня, обернутая в сексуально преображенную религиозную фантазию. «Два одиночества» (как у Хью МакЛеннана 23) заменяются двумя одинокими сумасшедшими, которые издеваются друг над другом и мастурбируют друг другу, пока красивая женщина, которая должна была их объединить, не оказывается полностью потеряна из-за слишком долгой истории с одной стороны и слишком большой трансцендентности — с другой. Как басня, это абсолютно жестокая сатира, которая даёт более четкое представление об особенностях канадской репрессивности, чем что-либо еще, написанное на английском языке в тот период: англичане не реагируют на французов, но французы беспощадны к ирокезам 24, евреи — не делают для самих себя ничего.

До того, как в середине семидесятых общий интерес к книге начал ослабевать, «Блистательные неудачники» были прочитаны многими способами, не в последнюю очередь самим Коэном. Часть его собственного реестра была адаптирована для обложки первого издания:

«Современный житель Монреаля, движимый одиночеством и отчаянием, пытается исцелить себя, взывая к имени и жизни Катерины Текаквиты, ирокезской девушки, которую иезуиты обратили в христианство в 17 веке, и первой индейской девушкой, которая взяла обет невинности. Мучимый воспоминаниями о своей жене Эдит, совершившей самоубийство в шахте лифта, чей разум был терзаем присутствием Ф., могущественного и таинственного персонажа, который похвалялся владением оккультными навыками и был любовником Эдит, он начинает дикое и тревожное путешествие через ландшафты своей души. Это путешествие, которое невозможно описать и невозможно забыть… „Блистательные неудачники“ — это история любви, псалом, Черная месса, памятник, сатира, молитва, крик, дорожная карта пустыни, шутка, бестактное оскорбление, галлюцинация, скука, неуместная демонстрация болезненной виртуозности, иезуитский трактат, насмешка форта Оранж, грязно-порнографическая лютеранская блажь — короче говоря, неприятная религиозная эпопея бесподобной красоты».

Решив, что это зазнайство необычайного обманщика, некоторые читатели сочли, что чтение романа легко прервать, отвергнув его, как претенциозную порнографию. У меня был подписанный экземпляр первого издания, которое я подобрал из коробки с мусором, пока один из моих бывших студентов не «помог мне» избавить от него мою книжную полку. «МакЛеннан и Стюарт» издали «Блистательных неудачников» по оттискам «Викинга»; «Викинг» же обеспечил книге необходимое качество вёрстки, потому как у Коэна есть ряд типографских особенностей, которым нужно пространство для игры — там есть комиксы, рекламное объявление Чарльза Аксиса, транскрипция радиопередачи Гэвина Гэйта и Богинь, и греко-английский разговорник. Это не лучшее, что есть в книге (но всё равно забавно).

В своём замечательном памфлете 1970-го года, «Леонард Коэн», Майкл Ондатже утверждает, что эта книга заслуживает переоценки. При первом прочтении роман «Блистательные неудачники» кажется чересчур сенсационным, диким, сырым, маниакальным. Благодаря Надел, мы теперь знаем детали голоданий, солнечных ударов, полных упадков здоровья, эзотерических мероприятий, тантрических сексуальных практик, навязчивых идей, связанных с песнями Рэя Чарльза, а также передозировок амфетамином, которые питали это произведение. Эта книга ревёт на бешеной скорости, словно на топливе с химической присадкой, совершает неожиданный поворот, крутится, вращается вокруг своей оси до тех пор, пока вы не осознаёте, что Ф. в буквальном смысле прав, когда говорит: «Истерика — вот моя школа». Просто это слишком утомительно, чтобы понять всё сразу. Ондатже отмечает, что «Блистательные неудачники» были самым смешным романом, из тех, что появились за долгое время, в нём идея секса как религиозного раскрепощения доведена до такой крайности, насколько это вообще возможно, она редуцирована до уровня абсурда, от которого она никогда не сможет отойти. Вот именно!

Описывая ту модель святости, которая не является его собственной сексуальной практикой и не отражает его собственную религиозную позицию, Коэн преображает вульгарные образы «вполне земного и порой опасного ландшафта» Монреаля в дикий и неправильный трактат. Ондатже говорит, что Коэн позволяет своему воображению преодолевать этот ландшафт «как опытному слаломисту, сохраняющему при этом невероятный баланс». Он прав насчет равновесия, но ошибается в отношении способа передвижения: Коэн едет на двух лошадях, закусивших удила, в такой штуке, которая напоминает мне отреставрированную египетскую боевую колесницу, посвященную богине Изиде. И он не знает, как обуздать лошадей, когда они мчатся с запада на восток, прямо в монреальскую весну: «Весна приходит в Монреаль, как американский фильм о романе на Ривьере, всем хочется переспать с иностранцем, потом — внезапная яркая вспышка света и наступает лето… Весна — как заморские диковины, как завезенные из Гонконга резиновые причуды для любви. Можно разок попробовать… Весна приходит в Монреаль так ненадолго, что можно назвать день ее прихода и ничего на него не загадывать».

Книга не заканчивается в тот незапланированный день, она просто испаряется в тумане трансцендентализма Басби Беркли, недостойном как лошадей, так и всадника.

«Он вновь жадно собрал себя в… художественный фильм с участием Рэя Чарльза. Потом увеличил экран, расширяя его градус за градусом, как документальный фильм о развитии промышленности. В одной линзе его солнечных очков отражалась луна, он разложил клавиши рояля на полке небес и склонился над ними, будто на самом деле выстроил в ряд огромных рыбин, которыми надо было накормить несметное множество страждущих. Его голос эскадрильей реактивных самолетов разнесся над нами, простирающими руки к небесам.
— Думаю, вам бы надо поудобнее устроиться, чтобы лучше видеть.
— Слава Богу, это только кино.
— Эй! — крикнул новый еврей, пытавшийся что-то сотворить с рычагом сломанного аппарата для измерения силы. — Эй, это же надо, хоть кто-то наконец умудрился дать делу ход!» 25

Поскольку книга не может найти свое истинное окончание даже при «сдаче» последней страницы иезуитам, я не думаю, что это так уж «несравненно красиво», как утверждает Коэн. Для этого нужно восстановить порядок, либо должен одержать победу хаос. Поскольку до нас не дошли ни золото Иерусалима, ни вавилонское смешение языков, но только некоторые фрагменты ассирийской астрологии, защищаемые людьми из голливудских съёмочных павильонов, «Блистательные неудачники» — не является шедевром Коэна как писателя. Таковой им ещё не написан.

В 1976 году, когда литературная репутация Коэна была высокой, как никогда, Майкл Гнароуски 26 редактировал книгу о Леонарде Коэне. Она называлась «Художник и его критики». Несмотря на то, что он гораздо более мрачно отзывается о романах Коэна, чем это было бы справедливо по отношению к ним, думаю, лучшая статья в сборнике — эссе Джорджа Вудкока 27 «Песнь сирен: размышления о Леонард Коэне». Отзыв Вудкока на романы Коэна лишён чувства юмора и ограничен его убеждением, что поэты должны придерживаться поэзии. Он полагает, что роман «Любимая игра» является автобиографическим в том смысле, в котором он им на деле не является. Вудкок так озабочен эстетикой «Блистательных неудачников», что упускает из виду присущую роману политическую аллегорию. Но Коэн не может быть признан виновным в своих стихах, песнях или сексуальной политике. Вудкок утверждает, что Коэн — хороший второстепенный поэт, чьи работы будут жить благодаря его «чувству волшебства звука в поэзии и … йейтсианскому 28чувству поэтического благозвучия». «Голос, благодаря которому он больше всего запомнится» — это голос того, кто фиксирует изменения желания, исследует двусмысленности в реакции человека на вселенную и отыскивает проявления священного в сексуальных контактах. Это голос Сюзанны из песни 29, которая ведёт тебя.

Как в технике, так и по духу, Коэн глубоко консервативнвй поэт: Вудкок приводит пример главы и куплетов, и находит песни Коэна еще более утрированными. Песни Коэна, по его словам, являются не чем иным, как «пропагандой традиционно романтического типа стихов», в которой отсутствуют подлинные чувства. Они — в сущности — пусты, пока жизнь и смысл не имитируются голосом певца. Я не могу с этим поспорить: Коэн с готовностью признает, что «почти все мои песни могут быть спеты тем или иным образом. Их можно петь как грустные баллады или как спокойные песни, или как созерцательные или как соблазнительные песни». Именно поэтому я предпочитаю трибьют-альбомы собственным записям Коэна.

Успех его песен как средства эскапизма в популярной культуре сделал Коэна гораздо более консервативным исполнителем, чем большинство его юных поклонников могут себе представить. Я не следил за его певческой карьерой достаточно пристально, чтобы определить, в какой момент времени он безоговорочно подчинился тому самому патриархальному мировоззрению, ниспровергнуть которое, как мне кажется, он стремился в своих лучших ранних работах. Или, когда его изначально ироничная идея назвать свой аккомпанирующий состав «Армией» сильно подвела его. Но к началу восьмидесятых не только его прически и костюмы, но и нечто более глубокое в нём подразумевало его поглощение Рональдом Рейганом. Вудкок предполагает, что это было неизбежным с самого начала: у меня есть сомнения, и мои сомнения подтверждаются его романами. Но у меня нет сомнений, что Вудкок оказался на дне сексуальной политики Коэна намного быстрее, чем некоторые из подруг Коэна. Почти тридцать лет назад Вудкок понял, что одиночество и боль Коэна — это пассивные условия, неотъемлемые характеристики любви, которая полностью проявляется только будучи утраченной. В мире Коэна любовь может ощущаться, но не мыслиться: женщин нужно разглядывать, а не слушать. Как отдельные, наделённые интеллектом существа, женщины не существуют и не могут быть вызваны в воображении: это просто иконы, священные объекты, которые можно использовать в сексуальных церемониях для поэтических целей. Для некоторых женщин, которые любят подобные вещи, это им действительно по нраву. Он льстит нарциссистам. Он радует садистов и мазохистов. Что у него плохо получается — так это красиво стареть. В заключительных главах книги «Различные позиции» Надел так сильно пускает слюни на не соответствующие возрасту любовные победы Коэна, которые тот одерживает над девочками, живущими жизнью женщин, и женщинами, живущими жизнью девочек, что несёт всякую чепуху, забывая упомянуть, что его предыдущая книга также была посвящена Леонарду Коэну. Она называется «Леонард Коэн: жизнь в искусстве» 30, и хоть она меньше по объёму, но всё же умнее «Различные позиций». Вот что пишет Надел в конце своего предпоследнего абзаца:

«На первом этапе его карьеры жизнь и ее ритуальные символы сформировали его искусство, обеспечив содержание и форму для его письма; на втором этапе искусство, как форма символического и религиозного самовыражения, определили его жизнь» 31.

Критика здесь больше подразумевается, нежели высказывается, но здесь имеется, по крайней мере, какой-то критический элемент, некое ощущение того, что Коэн стал своей же главной выдумкой.

Всякий раз, когда я думаю о первых двух предзнаменованиях великого романа Коэна, я думаю о романе, который был бы столь же хитрым и оригинальным, как «Загадка появления» Видьядхара Найпола 32. Я думаю о гениальном произведении — не об изобретательности. Но теперь, прочитав рассказ Надела о навязчивых идеях Леонарда Коэна, возникавших у того за последние два десятилетия, я боюсь, что такой роман никогда не будет написан. Коэн так часто переизобретал себя заново, что можно сделать вывод: все, что в нём осталось, — это тишина, которая подразумевается именем «Джикан» (Тихий), которое он принял, когда 9 августа 1996 года был посвящён в сан монаха дзэн. Но даже если единственное, что в нём осталось, это тишина, следует помнить, что до того, как он потратил значительную долю своего таланта на трансцендентализм, увлечение женщинами и выдумывание своей биографии; хоть он кончил как «Блисс Кармен нашего поколения», (Как однажды назвал его Джон Ньюлав), он все еще является романистом, который заслуживает гораздо большего, чембыть какой-то сноской к библиографии Майкла Ондатже. Так что всякий раз, когда упоминается Леонард Коэн, я думаю «потрясающий романист, дико смешной, слишком рано завязал» и вспоминаю строки из стихотворения Envoi Блисса Кармена 33:

Успех в молчании,
Тогда как слава — в песне.

Notes:

  1. Green R. Hydra and the bananas of Leonard Cohen. NY: Basic Books, 2003. P. 135.
  2. Penguin Random House – крупнейшее в мире книжное издательство, контролирующее 26% рынка
  3. Various Positions – седьмой (один из самых известных) студийный альбом Коэна, 1984-85 гг.
  4. Ткань кавернозного (пещеристого) и губчатого тел пениса
  5. Адриен Луиза Кларксон — канадская журналистка и государственный деятель. С 7 октября 1999 по 27 сентября 2005 — 26-й генерал-губернатор Канады
  6. CBS — Канадская вещательная корпорация
  7. Метаквалон (Quaalude в США, Mandrax в Европе) — сильное снотворное средство. Запрещён к применению в ряде стран (в том числе и в России).
  8. McClelland & Stewart — одно из канадских подразделений Penguin Random House.
  9. Пол Кваррингтон – канадский писатель, музыкант, продюсер
  10. Роман воспитания или воспитательный роман (Bildungsroman)— тип романа, получивший распространение в литературе немецкого Просвещения
  11. Подвид воспитательного романа, где главный герой (романтическая натура, юный художник) вступает в конфликт с нравами и ценностями среднего/высшего класса или нравами времени в целом (напр. «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете и др.)
  12. Стивен Визинзи – венгерский писатель, сценарист
  13. Джек Мак-Клелланд – канадский книгоиздатель
  14. Secker and Warburg – лондонское издательство, специализирующееся на книгах общественно-политического толка
  15. Viking Press — американское книжное издательство.
  16. Ирвинг Лейтон – румыно-канадский поэт.
  17. McClelland & Stewart
  18. Филип Майкл Ондатже — канадский писатель и поэт, лауреат Букеровской премии
  19. Лицевая и оборотная части обложки
  20. Цит. по: Коэн Л. Любимая игра. – М.: Ультра. Культура, Харвест, 2007. Пер. Грызунова А.
  21. Тихая революция — цепь политических и социально-экономических событий в Канаде 1960—1970-х гг., особенно повлиявшая на жизнь франкоговорящей провинции Квебек.
  22. Сепаратистское движение Квебека — политическое движение, целью которого является сделать из Квебека, с 1867 являющегося провинцией Канады, суверенное государство.
  23. Хью Макленнан — канадский писатель.
  24. Ирокезы — племёна североамериканских индейцев.
  25. Цит. по Коэн Л. Блистательные неудачники. – М.: Рипол Классик, 2005. Пер. Гурцвич М.
  26. Майкл Гнароуски – канадский писатель и преподаватель китайского происхождения
  27. Джордж Вудкок — канадский писатель, поэт, биограф и историк анархизма, эссеист и литературный критик, основатель журнала «Канадская литература» (1959), первого академического издания, полностью посвящённого канадским писателям.
  28. Уильям Батлер Йейтс — ирландский поэт, драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года
  29. Suzanne – песня Леонарда Коэна, выпущенная в 1967 году. Начинается строчкой: «Suzanne takes you down to her place near the river».
  30. Nadel Ira B. Leonard Cohen: a life in art. — Toronto: ECW Press, 1994. 160 p.
  31. См. Там же.
  32. Naipaul V. The Enigma of arrival. – NY: Vintage; Reprint edition, 1988. 354 p.
  33. Уильям Блисс Кармен — канадский поэт