Хельке Шван «Заговор лампочек»

Текст впервые опубликован под названием «The Glühbirnen-Fake» в берлинском издании «die Tageszeitung» 1 Переведен на английский Эрихом Риттером под названием «The Light Bulb Fake» и опубликован в академическом журнале «Pynchon Notes» 2. Данный перевод выполнен мной по этому переводу. Правду нельзя утаивать, как бы кто ни старался.
Макс Немцов


Милость — она от Бога; всему остальному можно научиться.
Нижинский


Читая Пинчона, я узнал о «Байроне, башковитой лампочке», которой первоначально «суждено было изготовиться „Тунгсрамом“ в Будапеште», но затем, «в последнюю минуту» рождение Байрона «передислоцировали… в берлинский „Осрам“». Вообще-то лампочка эта оказалась «бессмертной» — она подвергалась гонениям со стороны организации под названием «Феб» и подлежала уничтожению. За «Фебом» стоял «международный картель электролампочек, штаб-квартира в Швейцарии. Управляется преимущественно „Международным Дж. Э.“, „Осрамом“ и британскими „Ассошиэйтед Электрикал Индастриз“, которые, в свою очередь, на 100%, 29% и 46% соответственно владеемы компанией „Дженерал Электрик“ из Америки. „Феб“ фиксирует цены и определяет эксплуатационную долговечность всех лампочек на свете» 3. Эту историю об охоте на бессмертную лампочку я прочел с напряженным интересом, однако счел ее сравнительно незначительным аспектом всего романа Пинчона и вскоре о ней забыл.

А через некоторое время мне попался номер «Ди Цайт», в котором было напечатано интервью Ганса-Магнуса Энценсбергера, взятое Ульрихом Грайнером. Читал я его, ни на чем особо не сосредоточиваясь. Однако внимание мое зацепил совершенно нелепый пассаж — зацепил именно благодаря своей нелепости: «Энценсбергер встал, чтобы зажечь свет. Однако лампа у дивана щелкнула и осталась темной. На минуту Энценсбергер исчез в коридоре, затем вернулся с новой электролампочкой и вкрутил ее. После чего опять уселся на диван и т.д. и т.п.». Быть может, этот кусок совершенно нелепого интервью и не осел бы у меня в памяти, если бы еще через некоторое время я не прочел в «Трансатлантике» «Интервью с мудозвоном», в котором мне попался ровно такой же пассаж, что я видел и в «Ди Цайт» и только что процитировал. На сей раз, тем не менее, автором материала значился «Джимми Кук» 4. Казалось бы, что тут особенного? Но в февральском номере «Нью-Йорк Ревью оф Букс» (он попал ко мне в руки несколько позже) была опубликована статья Свена Биркерца о книге «Избранные эссе Эудженио Монтале» — итальянского поэта, скончавшегося в сентябре 1981 года. Статья начиналась так: «Литературное взаимодействие между Италией и Америкой всегда было судорожным», — а парой абзацев ниже это мнение подкрепляется тем «фактом», что Эудженио Монтале временами шокировал своих знакомых и гостей — разгрызал перегоревшие электролампочки, а осколки выплевывал. Как будто этого недостаточно, далее в статье еще раз упоминается «лампочка»: «О Кампане, к примеру, чей чрезмерный стиль [Артюра] Рембо был далек от его собственного идеала краткости и ясности, Монтале писал: „Дино Кампана, который, как сказал Чекки, ’пролетел кометой’, написал одно из величайших итальянских стихотворений о лампочке накаливания“!» Автор рецензии — Свет Биркерц — цитирует это как пример «объективности» Монтале (ну, или как угодно). Для меня же эта фраза просто стала доказательством того, что в моих читательских экскурсах метафора электролампочки всплывает как-то подозрительно часто. Однако и это был еще не конец.

После этого в журнале «Штерн» я прочел о «таинственном пожаре» на фабрике корсетов под Фюртом — т.е. «таинственном» по мнению автора статьи, поскольку им якобы следовало прикрыть махинации со страхованием. Но для меня все это было таинственным по иной причине: при пожаре, уничтожившем целый склад фабрики, взорвались все лампочки накаливания и неоновые трубки. Затем я на несколько дней уехал в Берлин, и там, в редакции «тац» [газета «ди Тагесцайтунг»] один из редакторов по культуре дал мне прочесть статью о странном «альтернативном Etablissement’е». Статья была без подписи. В середине текста я опять наткнулся на фразу о лампочках, которая впервые привлекла мое внимание в интервью Энценсбергера. Только на сей раз речь шла не о поэте, а о безымянной женщине, вышедшей в коридор за лампочкой и т.д. И наконец в моей серии покушений на электролампочки настала передышка: я посмотрел по телевизору фильм Пакулы «Свидетель заговора». В довольно проходной серии главный герой — в исполнении кинозвезды Уоррена Бейти — вкручивал лампочку в патрон торшера, стоявшего у его кресла. На этом бы все для меня и закончилось, я не стал бы об этом больше думать, но тут мне показали видеофильм о группе «Роллинг Стоунз» — «Первые двадцать лет». И в нем интервью давал Билл Уаймен — последний член группы, еще живший на Лазурном берегу. В этом интервью он сообщил только одно: «Я сам меняю электрические лампочки»!

Довольно, сказал себе я. Да какого черта вообще… Я поехал в редакцию «тац» на Ваттштрассе, ворвался в отдел культуры, сел за свободный стол и принялся названивать всем — там это называется «проводить изыскания». Сначала я выписал все попавшиеся мне лампочки в аккуратный столбик. Первый шаг: «Томас Пинчон» — издательство «Ровольт». К телефону я попросил кого-нибудь из редакции, выпускающей серию «новые книги». Дельф Шмидт, снявший трубку, соединил меня со своим начальником Юргеном Мантеем, однако сначала упомянул, что «Пинчон» — «труд столетия». Мне, однако, это ничего не дало в смысле ответа на вопрос о лампочках. Мантей тоже ничем не мог мне помочь, однако, в конечном итоге, соединил меня с самим Ледиг-Ровольтом. Этот тип незамедлительно мне заявил:
— Пинчон — вы обратились в нужное место. Это мой автор. Я его открыл!

К несчастью, все контакты с автором следовало осуществлять только через «Вайкинг Пресс», но на самом деле никаких контактов и не было: даже в «Вайкинге» не знали, где он прячется. Он отклонял даже самые денежные и почетные литературные награды, и, говоря строго, ни единая живая душа лично знакома с ним не была. Все поиски так или иначе «заводили в песок». Помимо прочего, выяснилось, что в колледже, где он некогда учился, при пожаре погибли все архивы, а документы военного флота США, где он некогда служил, никто не может найти. «Таинственно» — вот какое слово произнес Ледиг-Ровольт. Для меня же это было еще и «подозрительно».

Возвращаемся к интервью Энценсбергера, взятому Ульрихом Грайнером. Автора в редакции «Ди Цайт» уже не было, но секретарша дала мне номер его домашнего телефона. Мне повезло. Грайнер торопливо ответил, что я поймал его в дверях — он уезжает охотиться на дикого кабана, его пригласили, и теперь он, как солдат, стоит, так сказать, под ружьем… Последнего он не сказал — это я так только подумал. Я спросил его об интервью Энценсбергера. На самом деле я собирался расспросить его о пассаже с лампочкой — что он имел в виду? Может, удастся что-нибудь выяснить — ну, не мощность в ваттах, само собой. Но Грайнер оказался чуточку проворнее меня — он спешил, был резковат. Это, сказал он, просто-напросто особенность его стиля: уловить что-либо «атмосферное», процитировать самого интервьюируемого, а не просто задать вопросы и подсказать ответы — чтобы, как он выразился, «зафиксировать». Я даже не успел развеять недопонимание, а он уже схватил ружье и взвел курок и прицелился. Последнее, разумеется, я себе лишь представил. Уже несколько обескураженный, я позвонил в «Трансатлантик». Кто-то немедленно связал меня с новым издателем — Марианной Шмидт. Она оказалась доступнее. Да, разумеется, с этим автором они уже не раз работали — хотя, на самом деле, скорее с его конторой. С конторой?! Я не очень понял.
— Секундочку, сейчас найду. А, вот оно: «Корпорация „Стандартный текст“, Немецкое отделение».

За этим последовал точный адрес. Я записал, поблагодарил издателя и положил трубку. Чтобы не раздувать «тацовские» счета за телефонные переговоры, в «Нью-Йорк Ревью оф Букс» звонить я не стал. Статья в «Штерне» была подписана «Вернером Мецгером». В гамбургской редакции журнала мне сообщили, что он — их ульмский корреспондент, и дали адрес и телефон. Я позвонил. Мне ответил довольно сонный голос:
— «Медиа-Матрица».
Я попросил к телефону герра Мецгера.
— А, статья про корсетную фабрику вообще-то не моя, — сказал он. — Мне только позвонили с информацией. Кто звонил, я больше сказать вам не могу. А с ней что-то не так?
Я успокоил его и поблагодарил за сведения. Но он отнюдь не успокоился. Пришлось прервать беседу и положить трубку. Сам я тоже был далек от спокойствия.

Под конец рабочего дня я проверил адрес «Стандартного текста». Учреждение располагалось во Франкфурте-Бокенхайме. Я поехал туда. Похоже, раньше по этому адресу был кабинет стоматолога: в конце коридора, выкрашенного в черный, стояло белое зубоврачебное кресло. В разных комнатах работало человек пять; стрекотали пишущие машинки. У меня осведомились, что мне угодно, и я спросил Джимми Кука — сказал, что мне нужны дополнительные сведения о статье, подписанной его именем. В беседу включилась женщина и сказала, что обычно это они ищут сведения о каких-то людях; раньше такого не бывало, чтобы сведения искали о них самих. И, кстати, никто с таким именем у них не работает: «Джимми Кук» — псевдоним, которым они иногда пользуются. «Они» — это кто? — спросил в ответ я, готов признать — довольно глупо. «Они» — текстовое агентство, подразделение фирмы в Берлине. Женщина дала мне адрес, и я уехал.

Наутро я позвонил в «тац», и редактор отдела культуры сообщил, что он обнаружил, откуда у них взялся материал про «альтернативный Etablissement», в котором случилась эта фраза про лампочки: его прислали из «Стандартного текста, Инк. — Конторы в Берлине». Он уже там побывал, место первоклассное: Уландштрассе, угол Курфюрстендамм, 1. Но ему там ничего не сказали; точнее, вежливо его выпроводили — если у него есть вопросы, обращаться следует в их амстердамскую контору. Но адрес дали. И теперь редактор передал его мне. А потом рассказал, что пока он сидел в берлинской приемной и ждал — листал журнал «Актюэль», и в нем наткнулся на отмеченную кем-то статью. В ней рассказывалось если не о конце, то о продолжающемся упадке парижских заведений стриптиза. Ничего особо волнующего, но в одном абзаце говорилось, что артисткам постоянно приходится изобретать что-нибудь новенькое, дабы привлекать к себе хоть какое-то внимание и заинтересованных клиентов. Например, в «Chez Tout» есть одна еврейка — сценическое имя Сара, — у которой при кульминации выступления в вагине зажигается лампочка.
— Это поможет в наших изысканиях? — спросил меня редактор.
Подпись под статьей была — «К. Жобенштерн», мужчина или женщина — непонятно.
— Если я поеду в Амстердам, — спросил я, — мне оплатят расходы?
— Сначала поезжай, — ответил редактор, — а о расходах поговорим потом.
Так я и сделал — на следующий же день. И провел в Амстердаме несколько недель.

Вездесущее агентство «Стандартный текст» действительно располагалось по данному мне адресу — на Херренграхте, рядом с «Institut vor Sociale Geschiedenis». Но там меня встретили с еще большей подозрительностью, нежели в берлинском и франкфуртском отделениях. Однако я на сей раз оставался несгибаем. И мне, наконец, повезло — ну, или меня просто пожалели. Меня приняла управляющая европейским отделением Рут Хальберстам, похожая на дружелюбного двойника Маргарет Тэтчер; мы беседовали с ней полчаса, и разговор этот дал толчок целой серии других бесед, в ходе которых она сообщила мне о своей компании практически все, что мне требовалось для «освещения» таинственной истории с лампочками.

Рут Хальберстам — одна из трех управляющих; две других — Джеки Койбен и Дороти Туизер — работают в Соединенных Штатах. Агентство «Стандартный текст» служит прикрытием «общества» — «Фонда Аренсберг». Поскольку такой фамилии я никогда не слышал, однажды утром Рут Хабельстам прочла мне выдержку из интервью Марселя Дюшена, в котором он говорил об Аренсберге.
Дюшен был близким другом Аренсберга, который приобрел у него несколько предметов, а также предоставил художнику студию. Дюшен говорил о нем так:

Очень приятный человек, настоящий поэт. Выпускник Гарварда, денег на жизнь ему хватало, и он писал имажистские стихи. В Нью-Йорке в то время была такая английская литературная школа, имажисты, и вместе с кучкой других американских поэтов Аренсберг к ней принадлежал. Я с ними всеми впоследствии познакомился.
Но он от них всех отличался, бедняга. Был несколько старше меня, но ненамного, но поскольку поэтом его широко и быстро так и не признали, он вскоре устал творить поэзию и еще году в 1918-19 прекратил писать вообще. Вместо литературы он обратился к безумному такому хобби — криптографии, посредством коей пробовал расшифровать секреты и загадки Данте в «Божественной комедии» и Шекспира в пьесах. Ну, вы и так это знаете: кем на самом деле был Шекспир, кем не был и т.д… Вот этим Аренсберг и занимался всю оставшуюся жизнь. Кроме того, он опубликовал — за свой счет, конечно, потому что ни одному издателю это не было интересно — собственную книгу о Данте. И в конце концов Аренсберг основал компанию — «Фонд Фрэнсиса Бэкона» или что-то в этом роде, и с помощью этой компании пытался доказать, что пьесы Шекспира написал Бэкон. У него была система: он расшифровывал аллюзии на всевозможные вещи по меньшей мере в каждой третьей строке текстов. Все это было для него игрой, вроде своеобразных таких шахмат, и очень его развлекало. На него работало три секретарши, и он потом завещал им столько денег, что они смогли на них купить себе домик в Калифорнии и продолжить его шекспировские изыскания. Такой вот был человек.

Должен признаться, все это меня довольно-таки позабавило, однако дальше в своих поисках я не продвинулся. Рут Хальберстам объяснила: Аренсберг завещал секретаршам гораздо больше денег, нежели требовалось для этого странного шекспироведения, а они вскоре устали от этой работы и принялись искать себе другие проекты. В тридцатых и сороковых годах они еще были молоды, готовы к новому. Калифорнийский дом они не бросили, однако жили по большей части в Нью-Йорке. Здесь они и познакомились с группой молодых поэтов, которых вдохновляли Рембо, Лотреамон и сюрреалисты. Но когда США вступили в войну, почти всем этим поэтом пришлось идти в армию, и один за другим они растворились в Европе. Двоим даже удалось добраться до их Мекке — Парижа, который объявили «запретной зоной», когда союзники высадились в Нормандии. Наполнив канистры и прихватив по нескольку блоков «Лаки Страйк» они дезертировали из 3-й Армии и в Париже ушли в подполье — в магазине «Шекспир и компания». Впоследствии их как дезертиров арестовали, и военный трибунал приговорил их к нескольким годам тюремного заключения. Один умер в тюрьме при невыясненных обстоятельствах; второй после освобождения вернулся в Нью-Йорк, и вскоре группа опять начала регулярно собираться. Присутствовали и три их поклонницы — Рут Хальберстам, Джеки Койбен и Дороти Туизер. Все вместе они принялись составлять поэтический сборник. Закончив работу, Джеки Койбен предложила опубликовать его под именем «Джек Арнолд» — в память о том рядовом, что умер в тюрьме.

Стихи в основном были антивоенными, и вопреки всем ожиданиям, книга имела большой успех. На чтениях в книжных магазинах и кафе, которые должен был проводить Джек Арнолд, все члены группы по очереди читали каждый свои стихи, и никто вообще не заметил того, что поэта Джека Арнолда не существует. Все это подвигло группу на новые подвиги от имени Джека Арнолда. Их это возбуждало — рекламировать автора, частью которого все они были. Ну и, кроме того, академические критики и обозреватели все время пытались интерпретировать Арнолда через данные его ранней юности, школьных лет или военной службы. Тем не менее коллективный поэт вскоре распался, и каждый из участников попробовал сделать себе собственное имя. Но только один стал известным поэтом — Кен Пэтчен: в сороковых годах он под собственным именем опубликовал роман «Спящие, проснитесь», который был написан коллективно как пацифистский памфлет. А три женщины продолжали свою работу — хотя на самом деле они только в ней приступили: начали писать. Но тексты свои они опять подписывали вымышленными именами — исключительно ради продолжения игры, а может быть, и потому еще, «что нам меньше хотелось увидеть собственные имена крупным шрифтом на обложке, нежели мужчинам», добавила Рут Хабельстам. Кроме того, им хотелось, чтобы их работы читали, а не каталогизировали и помещали под фамилию какого-то конкретного автора. В сороковых и пятидесятых их возбуждала и вдохновляла поэзия битников. Затем Рут Хабельстам переехала в Лондон. И там организовала так называемое отделение их проекта под названием «Fait-Divers»: к примеру, предоставляла некие уже готовые аспекты — в основном, американского происхождения — для книг и статей английских писателей, которым могло не хватать точности в деталях или воображения. Авторы за это платили. Время шло, и для Рут Хабельстам стало целым предприятием; в Штатах его подхватили Джеки Койбен и Дороти Туизер. Затем Рут Хабельстам переехала в Амстердам; там ей уже пришлось нанимать других людей — преимущественно молодых писателей, которые с нею вместе занимались всевозрастающим потоком заданий. Вскоре они уже выполняли заказы — от написания дипломных работ, магистерских и докторских диссертаций до речей и текстов уже довольно известных авторов, которым по каким-либо причинам не хватало времени или возможности сделать это самим. Среди клиентов были и молодые, но переоцененные за первые публикации писатели: к ним через плечо теперь заглядывал, так сказать, весь мир, а они поэтому не были способны написать ни единой строчки. Но это могли быть и авторы уже признанные — их так потрясла собственная слава, что теперь они только бессвязно что-то бормотали.
— До сих пор я помню наш первый такой текст. Мы вложили в него очень много сил, чтобы отобразить нужную тональность, верно передать стиль и каждую фразу, структуру повествования. Характерную для того человека, который в итоге подпишет работу своим именем. Но мы сильно переосторожничали. Никто никогда ни в чем не усомнился. Часто и сами писатели начинали думать, что они это написали.
Рут Хабельстам рассмеялась. В начале 70-х годов похожие группы существовали в Германии и Франции — все они работали под корпоративным названием «Стандартный текст». В Дюссельдорфе даже была группа художников — «Стандарт Ойл Пэйнтинг», но просуществовала она недолго.
— Чтобы добиваться роста собственной мобильности, нам приходилось предоставлять различные тексты и пускать их по всевозможным каналам на всех уровнях. В Соединенных Штатах, к примеру, мы изготовляли очень ответственные тексты под именем «Пинчон», но также производили и коммерческие рекламные слоганы, новостийные статьи, пацифистские и битнические стихи (некоторые даже включали потом в антологии). Более того, мы писали сценарии телевизионных рекламных роликов, сценарии экранизаций романов, новелизации фильмов, панегирики, интервью — как воображаемые, так и реальные, — и так далее и тому подобное. В Германии одно время мы даже работали «информатором»: кто-нибудь звонил, например, в таможню ФРГ на границе с ГДР и спрашивал, как ГДР-овские власти управляют движением через границу, неохотно или иначе, велики ли очереди автомобилей. А потом мы звонили на радиостанции и в информагенства и передавали им эту информацию. Всякий раз, когда ее запускали в новостях по телевидению в 8, 9, 10, 11 или 12 часов, мы зарабатывали 30 марок, итого — 150 марок в день. А через некоторое время звонить на таможню уже и не было нужды — скорее можно было просто «нагаллюцинировать» истину сразу, ну или как угодно назовите… Но не только такое. Ведь все новости доставляются в СМИ информаторами, даже прогнозы погоды и сведения о пробках на дорогах. И такое вот иногда переходит границу и становится конкретной поэзией.

Мне бы хотелось, чтобы Рут Хабельстам рассказал мне, кто из известных немецких и французских писателей был их клиентами, но имен называть она не стала. Приоткрыть завесу над Пинчоном, с другой стороны, большой проблемы не представляло, поскольку даже в США обозреватели и критики со временем все больше убеждались, что его книги пишутся коллективом авторов.
— Любая бестактность с нашей стороны повредит бизнесу. Как по-вашему, скольким людям тогда придется вернуть свои ученые степени? Да и сама идея окажется под угрозой.
Но в таком случае, спросил я, не слишком ли много она мне и так уже рассказала?
— Во-первых, перед тем, как ваш материал пойдет в печать, мы должны будем его одобрить. А во-вторых, все это пока что играет нам на руку, как дополнительная реклама. Я ради вас сделала несколько очень дорогих телефонных звонков, но пока что возражает одна Джеки Койбен…
Это меня тронуло, но вопросы оставались. Бывало ли когда-нибудь так, спросил я, чтобы кого-то из ваших клиентов поймали за руку?
— Да, конечно. — Рут Хабельстам улыбнулась и подняла очки-бабочку на лоб. — Но такое по большей части бывает из-за какой-нибудь небрежности. Многие наши сотрудники — вольные писатели, и нам иногда приходится полагаться на человека, просто неспособного выполнить ту или иную работу. Ошибку при этом совершаем, конечно, мы сами — наши отделения не проверили тщательно исполнителя перед вручением ему заказа. Например, есть такая книга — «Судьба Земли». Ее изготовил в Штатах один писатель-фрилансер под именем и по заказу Джонатана Шелла. Книга имела большой успех. Слишком большой. Потому что один австралийский теолог — по-моему, его звали Гровер Фоули — обнаружил в ней несколько идей и даже целые абзацы, списанные из книги немецкого философа Гюнтера Андерса. И потому агент Андерса подал в суд на нашего клиента Шелла, который затем и обратился к нам же за компенсацией, причем — не маленькой. Суд закончился компромиссом, но писательская репутация Шелла от этого несколько пострадала. Следующий его заказ поэтому выполнять следует особо тщательно, могу вас заверить. Такой же случай был у нас с одной академической работой по истории — ее изготовляли в нашем немецком отделении для одного из князей Гогенцоллернов; там тоже было много плагиата, и у князя были большие неприятности. Еще случай — работа для Харальда Семанна, некий каталог выставки Монте-Вериты/Асконы. Там мы тоже допустили небрежность. Такое, разумеется, просто ужасно. Взять и напортачить! Я бы вообще не стала об этом рассказывать, да и то делаю это, как видите, с большой неохотой. Тем менее, должна отметить, что все это — исключения, которых у нас не так уж и много. С другой стороны, мы получили более 500 литературных премий по всему миру, и среди них — 4 Пулитцеровские и 6 Гонкуровских. Получали их, само собой, не мы. Они выставлены в застекленных шкафчиках у наших клиентов, которые выплатили нам определенный процент от полученных ими средств. То же относится к смежным правам и тому подобному: например, если работу будут переводить и издавать где-то за границей. В этом смысле идея Дороти Туизер оказалась очень полезна, и теперь мы претворяем ее в жизнь все чаще. Допустим, мы должны изготовить для ученого-генетика публикацию об исследованиях дрозофилы или, к примеру, провести по заказу изыскания о подготовке покушения на Папу Римского (в результате, правда, неизбежно окажется, что за ним стоит курия). Обе эти публикации должны выйти в немецкоговорящих странах. За небольшие дополнительные деньги мы в процессе работы также предоставляем переводы на английский, которые предварительно размещаем в «Журнале генетических исследований» или чем-то подобном, и, соответственно, в «Плейбое» или «Нью-Йоркере». Бывают, разумеется, и такие случаи, когда наши материалы отвергают, но для нас это временные задержки. Позднее мы можем предложить соответствующим изданиям те же самые статьи на немецком уже как переводы с английского. И это лишь укрепляет нашу репутацию, и рано или поздно нам воздается.

Но я хотел, чтобы она вернулась к существу моей проблемы. Следовало, однако, запастись терпением: у Рут Хабельстам было назначено совещание с сотрудниками, на которое меня не допустили. Я тем временем отправился обедать в индонезийский ресторан. Затем моя хозяйка заказала кофе в комнату для приемов, наше интервью продолжилось, и я задал самый важный для меня вопрос: что за история с электрическими лампочками? В начале бесед я уже показал ей список. Она по его поводу заметила единственное: он далек от полноты, — но, вместе с тем, похлопала меня, фигурально выражаясь, по спине. Я покраснел. Затем Рут Хабельстам сказала:
— Вообще-то все это довольно банально, как вы и сами наверняка догадались по ходу дела. Один из наших лондонских работников — Джек Мур из «Видео-Голов», долго проработавший в амстердамской конторе, — вместе с Дороти Туизер принялся экспериментировать с новыми тенденциями. У нас проблема — куда нам вкладывать прибыль? Списывать со счетов как дефицит? И вот они вдвоем придумали «Стандартный фильм». Участвовали и другие люди, Эд Сэндерз, к примеру. Но проект так и не оторвался от земли. Тем не менее, отдельные задумки там были хороши… Теперь вы себе представляете, что стоит за всем нашим «стандартным» проектом. А вот в киноиндустрии идея не прижилась. Мы разработали кое-что более-менее приличное, но им этого было недостаточно. Ну что ж. Эд Сэндерз, по крайней мере, смог реализовать одну вполне богемную идейку: в каждом фильме, выпущенном «Стандартным фильмом», кто-нибудь из актеров в случайный момент должен быть говорить о чем-то связанном с «лампочкой». А если не говорить, то делать — например ввинчивать или вывинчивать ее из патрона. Эд заметил, что это банальное действие в фильмах почти никогда не отражается; другое банальное действие — к примеру, ходить на горшок — раздулось бы до торговой марки или черты стиля. Представьте себе, вдруг откуда ни возьмись появляются фильмы, и в каждом кто-нибудь сидит в туалете. Слишком очевидно. А вот жест с лампочкой — крохотный намек на то, что за проектом стоит «Стандарт». Ну и к нынешнему времени это уже стало шуткой для своих. Время от времени кто-нибудь из наших сотрудников протаскивает в какой-нибудь текст электрическую лампочку, а коллеги хихикают, обнаружив ее при ежедневных чтениях. Вот, собственно, и все. Вместе с тем, должна признаться, что, случается, все это принимает просто кошмарные пропорции, и лампочки из законченных текстов приходится выбрасывать.
— Но все равно осталось много других банальностей, каких-то жестов, — осмелился перебить ее я.
— Разумеется, — проворчала Рут Хальберстам. — Если настаиваете, я поищу одну книгу в соседней комнате.
Она ушла к себе в кабинет и вернулась с томиком Эда Сэндерза. Листая ее в поисках нужного абзаца, она объясняла:
— В то время мы вращались в поэтических кругах Ист-Виллидж, как и Эд. А много лет спустя он написал о том времени статью о зарождении и расцвете нью-йоркских битников, довольно ироничную. Намерение у него было развенчать весь этот миф, но также ему, конечно требовались деньги. Ну и вот. В то время ему, очевидно, очень понравилось одно событие, и неважно, по правде оно было или нет. Но в статье он описал его довольно подробно. Попробую изложить суть. Они, эти молодые поэтические гении, уже тогда длинноволосые, сидят в своем обычном кафе «Риенци», попутавшие, как тогда говорили, и тут к одному из них за столиком подходит девушка. Дрожащими руками шарит в сумочке, выуживает ворох бумаг и сует ему под нос. И спрашивает, не мог бы он это прочесть. А в то время женщин на фронте терпели еще меньше, чем в наши дни. И вот этот комик, поэтический революционер этот по фамилии Левин отреагировал соответственно. С видом профессионала просмотрел листки, а потом вытащил из кармана авторучку. В глазах его не читалось ничего хорошего. Из-за соседнего столика за происходящим наблюдал другой поэт, парень по фамилии Бэрретт (это имя Эд Сэндерз тоже придумал!). И у него тоже была авторучка, он сидел и что-то записывал. У поэтов в то время расцвела настоящая культура авторучек. Что типично, фамилия поэтессы не называлась — возможно, она тоже что-то писала для «Стандарта». — Рут Хальберстам сварливо хмыкнула. — Но давайте я вам прочту, что писал Сэндерз, тогда все и поймете. — И начала:

— Надеюсь, ты не против, — только и сказал Левин — и принялся лихорадочно редактировать: вычеркивал слова, фразы и даже — самое ужасное из всех ужасов поэта — переписывал отдельные строки. Короче говоря, творил жуткий хаос. Девушка наблюдала за ним, притихнув и побледнев. — Видишь эту строку? — спросил он и повернул листок так, чтобы она смогла прочесть. — «Я не поняла ничего», — процитировал он. — Видишь, вместо «ничего» я обычно пишу «нуль» или «зеро», понимаешь? Потому что «ничего» — это, э-э, так обыденно, а вот «нуль»… да просто поэт скорее самовыразится именно так! — Девушку это, похоже не убедило. А когда она заметила, насколько небрежно Левин скомкал в кулаке ее листки, стало окончательно ясно, что никакой поэтессой он ее не считал вовсе. — «Не поняла я ни нуля», — прочел он и, вроде бы довольный, накарябал новую фразу. И только Левин прочел вслух фразу, другой человек, сидевший с ним за столом, в засаленной красной фетровой шляпе, перегнулся у него за спиной к его спутнице, сунул ей под нос обычную электролампочку и воскликнул:
— Докажи мне, это эта лампочка существует! Докажи!
Бэрретт, совершенно попутав, нашарил блокнот и записал эту цепочку перлов: «Не поняла я ни нуля. Докажи мне, что эта лампочка существует»
(«Риенци», 1 июля 1959 г.)

— Можете проверить в коллекции рукописей университета Браун. — Рут Хальберстам закрыла книгу. Значит, лампочка. — Приятная история, правда? — спросила Рут. Должен признаться, впечатление на меня она произвела, а кроме того, я был доволен. — Эд Сэндерз, кстати, сейчас обдумывает новый богемный замысел — «Чистый стандарт». Но не спрашивайте меня, что это будет. Мне самой лишь недавно Дороти сообщила.

Но представление у меня уже сложилось: возможно, это будет новая практика в производстве «Стандартов», предположил я, и потому все больше клиентов компании будет желать, чтобы их тексты подписывались инициалами «Ч.С.», поскольку это с самого начала будет некий знак качества. Как в эпоху Возрождения в мастерских у отдельных ремесленников или позже в писательской конторе Дюма-отца… Но рут Хальберстам перебила меня:
— Корпорацию «Стандартный текст» это пошлет в нокаут… Это глупо — вы меня извините, но Эд Сэндерз такого вовсе не планирует. От такого он отказался еще в эпоху битников… Но вместе с тем, вы почти угадали один из путей дальнейшего развития нашего проекта. В конторе мы пока не анализировали его, но он будет направлен в сторону почти диаметрально противоположную тому, о чем вы только что говорили. За последние годы к нам приходит все больше высококачественных авторов и предлагает сотрудничество. Я имею в виду действительно очень уважаемые имена — иногда это заведующие академическими кафедрами, для которых работа с нами — лишний приработок, и не только в финансовом смысле. И, говоря о сотрудничестве, они не просто имеют в виду сгрести, так сказать, крем с пирожных. Отнюдь, они готовы работать со всем спектром того, что мы можем им предложить, как и все остальные наши сотрудники. По крайней мере — со всем, к чему они подготовлены или считают, будто подготовлены. В таком виде творческой деятельности их возбуждает анонимность. Бо́льшую долю наших заказов генерируем мы сами, и так и должно оставаться впредь. Это значит, что мы придумываем некий текст, который затем где-то размещаем — быть может, по реальным и признанным именем человека, который заранее об этом ставится в известность. Затем заключаем контракт, соответствующее лицо получает деньги, а нам отходит определенный процент. Наш контракт со СМИ и общее представление о нас — вот что, вероятно, привлекает к нам лучших авторов. А кроме того, и это хорошо, писатели принимают вызов: «Я хочу распространить некий текст и посмотреть, как он подействует без моего имени, которое и без того уже стало известным».
— И каковы же эти имена? — настойчиво поинтересовался я, желая выяснить, кто из первосортных авторов сотрудничает со «Стандартным текстом».
— Ну, это не обязательно следует держать в секрете, — равнодушно ответила Рут Хальберстам. — Лично я не знакома, конечно, с ними всеми, ну и потом, разумеется, многие наши штатные работники пишут, так сказать, на себя — во внеслужебное время. И время от времени происходит так, что некто публикует научный доклад под собственным именем — ну, в рамках дискуссии в области ядерной энергии, если угодно, по астрофизике, по расшифровке вавилонской клинописи, и тем самым встает ну ту или иную сторону. А затем в конторе «Стандарта» пишет другие — заказанные — статьи-отклики на соответствующее мнение своего научного оппонента. И для такой работы тот или иной наш сотрудник, мне кажется, подготовлен нужным образом. Как бы там ни было, частенько случается так, что кому-то достается писать рецензию на собственную книгу, и не стоит думать, будто они не желают писать отрицательный отзыв, что им себя жаль или как-то. Напротив. Но фамилии — да, я, разумеется, могу вам дать фамилии. В нашем парижском отделении, к примеру, работает несколько сотрудников «Critique», и среди прочих — Мишель Фуко и Мишель Серр, каждый — по своей собственной причине. Последний знаком с огромным количеством профессоров философии, которых мучает особая разновидность тревоги — ее в Париже называют «страхом чистого листа». А поскольку ему не хочется публиковать все их идеи под своим именем, он время от времени анонимно пишет что-то для нас… На нас одно время работал Барт. Но этого мифолога повседневности, к сожалению, сбил овощной фургон. Ему было важно работать в корпорации «Стандартный текст» из-за семиологии — или, точнее, артологии. Можно упомянуть и Эрика Эмблера. Некоторое время назад на нас периодически работал Режи Дебре. Но и у него были на это особые причины, если угодно. Через нас он избавлялся от того, что он не мог опубликовать от своего собственного имени, может — потому что боялся. Так тоже иногда бывает: в основном — с коммунистами и социал-демократами, зачастую — в Германии, но также и в Голландии. Хотя по сути сотрудничество с такими людьми не приносит нам удовлетворения: страх этот время от времени так или иначе вкрадывается в работы, и нам приходится от него избавляться. Но вот очень продуктивным было наше сотрудничество с Хорхе Луисом Борхесом — это было довольно давно, правда. Он заключил сделку с нашим отделением в Нью-Йорке. Ослеп он, как вы знаете, за много лет до этого, но тогда это еще не было известно всем и каждому, и ему время от времени издательства и редакторы делали заказы, предлагали большие гонорары за то, что он для них что-нибудь напишет. А у него не было на это настроения, его это, вероятно, тяготило, хоть он и мог диктовать, поскольку все, что стоило цитировать из западной культуры, у него уже было в голове. В общем, он попросил нашу контору в Нью-Йорке — а там работала одна еврейская журналистка, с которой он дружил, — писать все это за него, а затем полностью оплачивал работу. И они писали ему всякие мелочи, которые потом печатались в собраниях его сочинений. Здорово, правда? Но самое поразительное — туда вошел и рассказ Гомбровича. Он одно время работал в нашем берлинском отделении. Но там, однако, случилось кое-что уже не настолько поразительное. В той же конторе у нас работал Курт Барч, и он выпустил книгу под собственным именем, в которой опубликовал весь более-менее успешный плагиат, собранный нашими работниками за несколько лет. Мне наплевать, что ему на это хватило тщеславия или жадности; но он тем самым поставил под удар один очень интересный проект нашего берлинского отделения — «Проект Пьера Менара». Этот писатель из Нима — он уже умер — всю жизнь работал над «Дон Кихотом». Само по себе это было бы легко, но он хотел написать единственного «Дон Кихота». А для этого он отнюдь не сосредоточивался на механическом переписывании оригинала — просто копии ему не хотелось. Его достойное восхищения стремление заключалось в том, чтобы сработать несколько страниц, которые бы пословно, построчно совпадали с текстом Мигеля де Сервантеса. И, за исключении ем нескольких ошибок, он этого результата достиг. Довести труд его жизни до конца — и начать другие, сходные проекты, — такова была цель «Проекта Менара» в нашем берлинском отделении. А этот псих Барч такое вот отмочил. Ну что ж. Лучше об этом не вспоминать.

После этого рассказа Рут Хальберстам почувствовала, что достаточно рассказала мне о своей фирме. Она допила одним глотком уже остывший кофе. После чего проводила меня с моим записывающим устройством в бухгалтерию и усадила за только что освободившийся стол. За ним мне предстояло подытожить все услышанное и напечатать отчет. У меня это заняло два дня. Закончив, я на два дня отдал черновик ей на проверку. И только после этого смог его забрать и отправиться домой — то есть, уехать в Германию. У меня был договор с редактором «таца» по культуре, и материал я отправил ему. А он переслал мне письмо из берлинского отделения корпорации «Стандартный текст». В нем меня спрашивали, не соглашусь ли я на них работать. Время от времени.

Notes:

  1. Sondernummer Buchmesse, ’83, 9–11
  2. 20-21, Spring-Fall 1987, pp. 121–133
  3. GR 649, пер. А. Грызуновой и М. Немцова
  4. От пер.: На самом деле, конечно, в «таце» был опубликован следующий материал: Jimmy Cooke. Interview mit Pynchon. die Tageszeitung, Berlin, Buchmesse-Sonderausgabe, 20 Oct. 1984, 3-4