В ноябре 2006 года в издательстве Tin House Books вышел 784-страничный том «Pictures Showing What Happens on Each Page of Thomas Pynchon’s Novel Gravity’s Rainbow» художника, а затем и порноактера Зака Смита. Издание включает в себя 760 иллюстраций к каждой странице романа «Радуга тяготения». Открывает издание предисловие писателя Стива Эриксона и предуведомление Зака Смита. Послесловие также написано Заком Смитом.
Как-то при встрече тринадцать лет назад он дал мне комикс про Эми Фишер. Для недостаточно старых, чтобы об этом помнить — Фишер была печально известной «Лолитой Лонг-Айленда», как ее назвали таблоиды: подросток, чьи отношения с Джоуи Буттафуоко — мужчиной, намного старше нее, — вылились в попытку убить его неуемную жену, выжившую в таком же неуемном стиле. В начале девяностых это была знаковая история. Даже на Западном побережье следили за ней. На одной стороне обложки комикса была Эми Фишер; стоило же перевернуть его и там была обложка с Буттафуоко: половина комикса рассказывала её историю, другая половина — его.
Комикс был единственной пинчонеской на нашей встрече. Не было ни тайных рукопожатий, ни полуночных поездок вглубь леса с завязанными глазами. Если где-то и есть некто, не очарованный мистикой Томаса Пинчона, то это сам Пинчон.
Автор романов «V.» и «Выкрикивается лот 49» в «Радуге тяготения» 1973 года извлек слово из эйнштейновой двойной спирали времени и пространства. Оно не отличалось от Слова, о котором нам рассказывали, как о Слове, что было в Начале, но это слово… какое? Несколько тысяч лет иудеохристианства говорят, что это Бог; Пинчон, безумный бог современной американской литературы, называет нечто другое, но на его координаты среди сотни тысяч других слов «Радуги тяготения», он никогда не укажет.
И это только один из бесконечных секретов романа. Пинчон не брезгует старой шуткой о произнесении слова GOD задом наперёд, — так что, возможно, Словом является DOG, — рыжий сеттер, что сгорает вместе с остальными воспоминаниями Готтфрида в последней главе романа, где он улетает на «преданной Гравитации» ракете. Возможно, Слово — это «Ленитроп», один из центральных героев романа, или это «Мрак» на третьей странице, или более зловещая «Пустота» на странице 578, «восхитительный и вопящий коллапс», или же «Киска», о которой поют солдаты Второй мировой войны на странице 305.
Каким бы ни было пинчоновское божественное Слово, оно, подобно расщеплению атома, вместе с либидо расщепляется в «Радуге тяготения». В результате «по небу раскатившийся вой» — Фатум, предсмертный хрип современности, бечевка для пуповины Ядерного Времени или Космического Времени (Пинчон отсылает не к ядерной, а к Космической Бомбе), эякуляция психоделического пениса. Естественно, расчетов Фрейда в «Радуге тяготения» ровно столько же, сколько и Эйнштейна. Порой они отменяют друг друга. Иногда они вступают в сговор, пересекают географические и временные координаты с туманными широтами и долготами, исчезающими в Саргассовом море души.
Грей Маркус как-то написал, что Sex Pistols разделили историю поп-культуры на «до» и «после», что до них удавалось только The Beatles. «Радуга тяготения» расколола литературу, которую до этого разбил роман «Улисс» и которую с тех пор никакая другая книга не смогла схожим образом разломать. Роман Пинчона находится вне зоны оценок: что бы вы ни думали о нём, что бы вы не начинали думать о нем, вы не сможете сопротивляться ему, он непоколебим, это горизонт событий современной литературы. Единственный роман из его лиги за последние пятьдесят лет — «Сто лет одиночества». Мощь «Радуги тяготения», особенно для других романистов, в том, что даже чтение любой случайно выбранной страницы — например, той, с Пустотой, 578-й, что сама по себе вся может проглотить не только ближайшие страницы, но и окружающие книги, все окружающие литературные труды — может спокойно и безоговорочно посадить его или ее на место, а также безрассудно пустить кровь по эрогенным зонам их мечтаний. За вторую половину XX века это лучший американский роман больших возможностей. Может быть, если вы смешаете воедино дюжину лучших романов Филипа К. Дика, вы получите нечто похожее — бульварную низкосортную версию «Радуги тяготения», так сказать, только смысл пинчоновских революций как минимум в том, что он стёр различия между низкой и высокой культурой, по крайней мере для тех, кто это заметил. (А заметили не все.) Романисты, оказавшиеся под влиянием «Радуги тяготения», надеются, что вся их коллективная работа сможет пересечь хотя бы половину неба, которую накрыла радуга Пинчона.
Любому рационально мыслящему человеку стремление Зака Смита проиллюстрировать «Радугу тяготения» может показаться обреченным на провал, но истинные пинчониты верят, что стремления, обреченные на провал,— единственно возможные достойные стремления. А обреченному Смиту терять нечего, и, как можно заметить, в биении его иллюстраций нет ни обречённости, ни провала, но есть то ощущение возможностей, с которым роман предстаёт перед другими романистами. Смитовская иллюстрация 578 страницы действительно мыслится как вселенная, поглощающая все вокруг себя, но кто может быть в этом уверен? Он заявлял о своих намерениях перенести текст буквально, но в парадоксальной форме романа: в результате получилось самое метафоричное толкование произведения. Если эпиграф к третьей части романа, на странице 279, — это обращение Дороти к Тотошке о том, что они больше не в Канзасе — реплика, которую с момента публикации «Радуги тяготения» зацитировали до статуса клише, — то Смит, как и следует, показывает нам Трусливого Льва, Оловяного человека и Пугало (при этом почти целиком вытесняя Дороти из кадра). Что, с одной стороны, конечно, очевидно, а с другой — такой подход не просто воспроизводит галактику отсылок к поп-культуре, доминирующую во Вселенной Пинчона, но и подразумевает наличие у них скрытого языка. Это также один из тех редких моментов в «Иллюстрированной Радуге тяготения», когда работа раскрашивается всеми красками, подобно сцене в фильме, где Дороти переступает через порог в Страну Оз. И в итоге имеется что-то слегка парадоксальное в смитовском видении такого эпоса, рассказанного (или показанного) (или составленного) так, словно это не широкоформатные разбомбленные городские пейзажи, а 760 страниц крупных планов, что по композиции ближе к «Страстям по Жанне Д’Арк», чем к «Бегущему по лезвию».
Единственный способ прочесть роман — пристегнуться и с ревом пронестись сквозь него, а те, кто пытаются расшифровать этот пиздец, вместе с дешифровщиками «Улисса» абсолютно не понимают самой сути; то же самое и с созданием визуальной репрезентации — здесь можно только сдаться перед чернильными пятнами какого-нибудь Роршаха, вдохновленными романом. По-своему блестящая и виртуозная, навеянная всеми — от Баския до итальянского панк-художника начала 80-х Танино Либераторе — «Радуга тяготения» Зака Смита именно его собственная версия сюжета. Она вписывается в ряд «Радуг тяготения» — альтернативных вселенных, которые составляют целую библиотеку, где хранится каждое прочтение каждого читателя, когда-либо бравшегося за роман. Это не одна «Радуга тяготения», а тысячи. Я не сомневаюсь, что комикс об Эми Фишер — одна из «Радуг»; тут есть Пустота в гостинице Фрипорт Мотор Инн на четвёртой странице. Те, кто понимают «Радугу тяготения», — а понимают ее в той или иной мере все, даже сам автор, — твердо знают, что с Пинчоном иначе быть не может.
Так… что за херня?
И почему чувак, которого больше знают благодаря портретам полуголых панк-порно девиц, решает однажды засесть и проиллюстрировать каждую страницу беспощадно сложной классики литературы XX века?
В прошлом году газета заказала мне статью на похожую тему. Если связь между панк-порно и Пинчоном и была, то мне о ней ничего не было известно, но я сказал чуваку, что займусь этим и повесил трубку. Знал я лишь то, что на моей кровати лежала татуированная гоу-гоу танцовщица-факирша анархистских взглядов и что она читала вслух «Винляндию» — и на этом всё.
Пару дней спустя я отправился в Лос-Анджелес и познакомился с множеством порнографов. На руке у первого порнографа была татуировка с мутным почтовым рожком из пинчоновского «Выкрикивается лот 49». Он посоветовал мне почитать Стива Эриксона.
Второй порнограф рассказал мне о третьем порнографе, с которым я просто обязан был поговорить, потому что он первый панк-порнограф и занимался этим раньше всех, и я спросил как зовут этого чувака, на что он ответил: «Бенни Профан». Я позвонил Бенни:
— Бенни Профан, ты назвал себя в честь персонажа из «V.» и ты снимаешь развратные фильмы. Может объяснишь мне тайную связь между Томасом Пинчоном и панк-порно?
Бенни сказал, что никто никогда не узнавал его сценический псевдоним и рассказал пару историй о хмммм… типа понятии о претериции и девчонках со сломанными зубами и прочем. Я переслал ему диск со всеми своими нарисованными картинками к «Радуге тяготения», а он переслал мне немного порнушки.
Затем Бенни сказал, что он большой фанат [Пинчона] и для него очень много значило бы, если бы он мог типа использовать картинки к «Радуге тяготения» в фильме, который он снимал для «Хастлера». Я ответит: без проблем, и что для меня очень много значило бы, если бы я мог потрахать нескольких девчонок в том фильме, который он снимал для «Хастлера».
Спустя шесть месяцев у меня бодрая вторая карьера в качестве порноактёра и Стив Эриксон пишет предисловие к моей книге.
Я подозреваю, что фанаты Пинчона посчитают все это довольно лестным, и не только из-за того, что кто-то из них будет очень много трахаться. Это лестно, потому что в целом подтверждает полезность образа мышления Пинчона в реальном мире: выйти в поисках ответов на какие-нибудь возможно бессмысленные вопросы, собрать и связать между собой малопонятные ключи к разгадке, понять, что мир страннее и огромнее, чем вы представляли, и что вы тоже страннее и больше.
Иначе говоря: «Уделяйте внимание всему интересному, потому что всё взаимосвязано».
Люди нередко называют этот образ мышления «параноидальным», но это слово ассоциируется с чем-то ничтожным, нежели с чем-то, что может быть креативным или полезным. Конкретно «Радуга тяготения» кажется написанной кем-то, кто поставил себе задачу исследовать, написать эссе и познать историю практически всего, что его интересовало, со слабой надеждой, что в конце концов все будет связанно между собой, — в той надежде, что после 760 страниц какая-нибудь общая тема, соединяющая войну, бихевиоризм и плохие стишки может всплыть, и что эта тема может быть важной если не для всего мира, то хотя бы для жизни автора.
Художники тоже занимаются этим. Живущий у горы рисует горы, любитель бычьих боёв рисует бычьи бои, смотрящий, как свет проходит сквозь жирное стекло и касается апельсиновой кожуры на кухонном столе, рисует как свет проходит сквозь жирное стекло и касается апельсиновой кожуры на кухонном столе — не потому что они знали, что внимательный взгляд на эти вещи сможет рассказать им что-то, но потому что они надеялись, что так оно и будет.
В «Радуге тяготения» этот образ мышления простирается по всей длине языка — все эти длинные, детальные, поэтические, хаотичные, замысловатые, неуловимые предложения. Предложения, требующие тщательного исследования и всегда делающие больше, чем они говорят.
И вот, как и многие, я засел одним летом и прочитал эти 760 страниц, и образ мышления, заключённый в эти страницы, спровоцировал сильнейший шок узнавания. Впоследствии этот шок витал вокруг моей головы годами как рой светлячков. В отличии от большинства тех людей, у меня было как сильное желание поймать столько светлячков, сколько я могу, так и работа, превратившая эту деятельность в приятный и очаровательный способ траты моих рабочих часов вместо раздражённой, бестолковой и близкой к нервному срыву траты свободного времени.
Но это немного обманчиво — у меня не было много «свободного времени» во время проекта РТ. Люди часто спрашивают, как много времени он отнял — я работал над ним в течении девяти месяцев 14-часовых дней и 7-дневных недель. Я выбросил тонны рисунков. Я делал ещё немного других работ в то время, но по большей части целыми днями я был занят «Радугой тяготения». В некоторые дни, смотря на винтовку Мендозы в интернете в три часа ночи, или пытаясь продумать новый и интересный способ нарисовать двух беседующих людей в комнате в двадцатый раз, это казалось тупейшей арт-затеей на Земле. Поначалу я пытался нарисовать каждую страницу по порядку, но после какого-то времени я почти гнался за каждой картиной, которая могла меня взволновать и затем шёл к концу и заполнял пробелы. Я могу развесить только треть картин на стене моей спальни в любой отрезок времени, и я постоянно занимался развешиванием картин. Моя стена стала похожей на городок термитов.
Люди спрашивают о моей одержимости «Радугой тяготения», но я не могу сказать, что был одержим — я просто делал вещи такими, какими они должны быть. Книга, прежде всего, сложна и величественна; картины должны были быть сложными и величественными. Рассматривали бы вы эту книгу, если бы она была исполнена иначе?
Книга была в моей голове так же, как какая-нибудь библейская сцена или горсть винограда или трудное положение перуанского рабочего было в голове какого-нибудь другого художника, и я решил взяться за тему в надежде, что однажды взявшись за неё, она обретёт смысл, и я взялся за дело, как берутся все артисты, с единственным, но исчерпывающим стилем, коим я обладаю.
…что делает эти иллюстрации немного запутанными.
Перевод Джамшед Авазов
Редактор Клим Токарев, Максим Нестелеев
Дизайн Владимир Вертинский