Клим Токарев
Год вставных челюстей
О романе «Бесконечная шутка»
Pollen papers 36
Иллюстрация Ирины Минеевой
Роман «Бесконечная шутка» был опубликован больше 20 лет назад, принес его автору, Дэвиду Фостеру Уоллесу, славу и даже смог стать бестселлером при своем титаническом объеме — 1079 страниц. В то же время этот роман сейчас видится и мемом (шуткой?), своеобразным клише для человека, желающего показать свою интеллектуальность — «I’m into David Foster Wallace, you know»1«Я вот читаю Дэвида Фостера Уоллеса». При этом создается впечатление, что никто его толком не читал, но тут я буду ссылаться на свою ворчливость, а не на объективные данные. Единственный неакадемический «комментарий», который я видел на этот момент — иллюстрация создания «резервуара» для курения травы из этой книги. Весьма и весьма показательная реакция.
Сам я пришел к роману не из собственного интереса, а из желания рассмотреть тот момент в американской литературе, когда постмодернизм в более-менее стабильном состоянии закрывает свои ворота, чтобы уступить место новым тенденциям, именования которых я бы остерегался называть. До этого я ознакомился лишь с эссе Уоллеса о фильме Дэвида Линча «Шоссе в никуда», которое мне понравилось, — это был интересный репортаж со съемок с попутными размышлениями о творчестве режиссера в целом. С этим багажом я и начал читать роман «Бесконечная шутка», который все, конечно, называют главным произведением автора. Наверное, потому что из книги такого объема и словарного запаса можно выжать много голубого сала, если вы понимаете, о чем я.
Я не стану вдаваться в подробности сюжета романа, хотя стоит отметить, что, несмотря на очень сложную многоплановую композицию, произведение даже в условном представлении легко собирается воедино и в общем-то не особо заставляет задавать вопросы. Да, здесь показано новое летоисчисление, в котором больше нет порядка (цифра заменена рекламным объявлением), но я думаю, что при желании его логику можно раскрыть. Другая проблема в том, что мне это не особо интересно. Как и не интересно идти каждый раз к одному из 388 примечаний, которые как бы привязаны к пространству книги и которые как бы являются метакомментарием. Да, иногда приятно ощутить связи с разными персонажами и событиями, но этот прием не так уж и нов. Намерение автора понятно — в эпоху все нарастающего изобилия массовой культуры и порицаемого Уоллесом нигилизма, связанного с передовыми течениями в литературе, а также исчерпанности всех литературных игр к 90-м годам, с читателем нужно обращаться по-новому, нужно как-то попытаться удержать его рассеянное внимание. Для этой цели Уоллес выбирает усложненный лексикон, гиперболистичную детальность описаний, а также уже упомянутые примечания и композицию как одни из ключевых элементов произведения. Проблема заключается в том, что такие решения в тексте видятся скорее как технические, а не как концептуальные, в каких-то моментах тактика работает, в каких-то она, кажется, вообще лишена смысла и живет ради самой себя. Я уверен, что при определенных обстоятельствах собирать мебель из «Икеи» — весьма увлекательное занятие, но в большинстве случаев хочется поскорее все сделать и в дальнейшем не вспоминать о процессе сборки.
При всем этом читателю предлагают первые несколько сотен страниц, наполненных излишней и пустой описательностью. Мне не кажется, что спорт (а это одна из ключевых метафор романа) с его изобилием правил и деталей и высокое с его избирательностью не совместимы, но в данном случае можно лишь пожать плечами и вспомнить, как важен эллипсис (или же недосказанность) в художественном произведении. Во все эти описания правил турнира не хочется вникать, но они тут есть, и все они словно выписаны из методических материалов по истории спорта. Роман вообще изобилует текстом, который хочется оставить в кабинете редактора, и нуждается в значительной переработке, но, я думаю, Уоллес с таким решением бы не согласился, смотря, к примеру, на того же Томаса Пинчона с его «Радугой тяготения». Загвоздка заключается в том, что Пинчон, в отличие от Уоллеса, более последователен и стилистически собран, однако при этом я бы не стал умалять талант последнего — все же между этими американскими авторами есть дистанция в несколько десятилетий, и по-другому Уоллес сделать, кажется, и не смог бы. У Пинчона нет лишних слов, в то время как у Уоллеса их полно, и они кажутся искусственными, даже если автор был совершенно искренен при их использовании.
Из предыдущих суждений может показаться, что роман мне совсем не понравился, но это неправда. В тексте полно отличных моментов, и большинство из них — те, в которых Уоллес, кажется, обнажается эмоционально. На фоне постмодерна выйти в сферу эмоций — это большой риск, предлог для насмешки, но именно здесь, а не в своих философских и социологических изысканиях Уоллес проявляет свой талант. Конечно, он никогда напрямую не показывает себя, но, если сопоставить биографию автора и сюжет, то можно увидеть множество его проекций, при этом проекции как будто вышли из его эссе, а не из закрытого в себе романа. Также достоин похвалы юмор автора, кажущийся уникальным и присущим только ему: редко где можно увидеть такое сближение, я бы сказал, моральной и аморальных позиций. Ужасные вещи здесь смешны, однако после смеха всегда подразумевается моральная оценка; все это, конечно, перекликается, например, с «Мертвыми душами» Гоголя, но Уоллес позволяет себе значительно больше в гротеске, не меньше, чем его условный антипод Брет Истон Эллис, который рисует насилие в более циничном ключе и который (на первый взгляд и на взгляд самого Уоллеса) не стремится найти какие-нибудь возможности для выхода из этой ситуации. Эта моральная оценка является одновременно и одной существенных особенностей романа — она есть, она старомодна, но она ничего не гарантирует. Главная тема текста — это зависимость, и да, очевидно, что автор подходит к этому вопросу с критикой, но проблема в том, что в новую эпоху сложно найти грани между зависимостью и независимостью. Даже Дон Гейтли, персонаж, который поборол наркотическую зависимость, не получает счастливого конца, и, более того, встает перед другим вопросом — не поменял ли он зависимость от субстанций на зависимость от контроля? На мой взгляд, Уоллес пытается взять что-то из старой и примитивной морали (главным образом — эмпатию) и присоединить это к современному опыту; что-то подобное можно увидеть и в романе Альбера Камю «Чума», где также представлены возможности человеческой жизни в пространстве всепоглощающего абсурда. Именно в своем уходе от холодной практики постмодернизма Уоллес показывает себя лучше всего и сообразно своей эпохе, именно поэтому он как автор достоин внимания в исторической перспективе. Это предтеча того же Джонатана Франзена, на мой взгляд (я сужу по роману «Поправки»), хорошего, но переоцененного автора, который так или иначе останется в условном учебнике литературы 21 века (если таковой будет).
Однако стоит вернуться к еще одному спорному моменту в тексте, а именно к его заглавной теме. «Бесконечная шутка» — это, конечно, зависимость в самом обширном понимании, и автор постоянно повторяет нам один и тот же анекдот на протяжении всего текста. Зависимость от технологий, от амбиций, от мнений, от национальной идентичности, от веществ — все это здесь рассказано по несколько раз разными словами. Представьте себе, что вам рассказывают великий анекдот про Лупу и Пупу в нескольких вариантах и непрерывно: в одном из них подробно описывается место работы героев (все сотрудники, принцип организации, привычки и т.д.), в другом — проблема тождественности двух героев и их слитность в сознании бюрократического аппарата, в третьем — к примеру, проблема визуального восприятия письменного знака в связи с похожестью прописных «п» и «л» в некоторых гарнитурах шрифта. На самом деле, звучит занимательно, но вполне возможно, что вся соль шутки будет понята еще на первом варианте, и не факт, что дальнейшие варианты сделают её лучше, смешней и т.д. Схожая проблема отчасти имеется и в «Бесконечной шутке». Те детали, которые постоянно вводит Уоллес, не всегда оправдывают себя — тот же вопрос зависимости ставится и в романе Ирвина Уэлша «На игле» более понятным и прямым образом. С другой стороны, такое пристальное внимание к одному предмету создает педагогический эффект, — к концу романа невольно выучиваешь наизусть проблему зависимости и готов к экзамену, которого никогда не будет.
Я не мог бы посоветовать данную книгу из-за её громоздкости: мне кажется, к ней я буду обращаться лишь в контексте изучения культуры. С другой стороны, мне кажется, что в малой форме Дэвид Фостер Уоллес показывает свой талант в полной мере — даже в «Бесконечной шутке» выделяются отдельные и практически самодостаточные фрагменты, в то время как вся книга в целом противоречива, из-за чего и будет брошена. В этих фрагментах и видно новаторство Уоллеса, его способность совмещать интеллектуальный опыт недавнего прошлого и непосредственный личный опыт, который включает в себя не только строгий рациональный анализ, но и эмоциональный отклик. «Бесконечная шутка» демонстрирует, прежде всего, бесконечные перспективы, и, на мой взгляд, magnum opus ждал автора в дальнейшем. К сожалению, этому не было суждено случиться. Сложно представить другого молодого популярного автора, который был бы так близок к классикам высокой и экспериментальной литературы.
Если вам нравится то, что мы делаем, оформляйте ежемесячное пожертвование на платформе поддержки независимых инициатив Patreon.