Перевод Максим Бондарев
Редактор Сергей Яцков
Официантка
New Yorker (19 мая 2014)
«Эй, милая, отличная попка», — говорит таксист с печальными глазами, сидящий за стойкой ночной закусочной, набивая пончиком небритые дряблые щеки. Официантка сверлит его взглядом. Ей опротивело, что на неё пялятся или даже смотрят с омерзением, всякий раз, когда она нагибается, чтобы взять тряпку для мытья посуды. «Если бы козел сюда заявился, они бы и на козла пялились и говорили бы те же самые глупости», — жалуется она старой нищенке возле кассы, которой она предложила бесплатную миску горячего супа. «Мне это надоело. Хотела бы я, чтобы никто не мог на меня даже взглянуть». Старая нищенка, оказавшись переодетой феей-крёстной, в благодарность за суп, исполняет официантке её желание подняв ложку словно волшебную палочку. И поэтому, теперь, когда официантка пытается вручить таксисту чек, голова его резко поворачивается на бычьей шее. Он что, отказывается платить? Официантка пытается попасть в поле его зрения, но его голова быстро поворачивается в противоположную сторону. «Боже мой, как больно», — хнычет он. Она ищет взглядом старую нищенку, но бабуля уже куда-то пропала.
С тех пор люди отворачиваются от неё — они просто не могут ничего с собой поделать. Хрусь, хрусь, хрусь — отворачиваются их головы когда она проходит мимо. Иногда они издают тоненькие поскуливающие звуки, что лишь сильнее забавляет её. Она любит прогуляться по оживленным универмагам, по городским паркам, и вокзалам в час пик, наблюдая за тем, как головы отворачиваются хоровыми волнами. Иногда, просто чтобы развлечься, она снимает с себя одежду, вспоминая своё волнение в детстве когда раздевалась перед окном своей спальни, но, увидев своё отражение в витрине магазина (манекены смотрят холодно, прямо на неё), она понимает, что выглядит как глупая толстая дура и бросает это занятие.
В закусочной её начальник, отворачивая голову в сторону, протягивает ей несколько мелких купюр и говорит, что общение с ней начинает вызывать острый дискомфорт в области шеи, клиенты жалуются, и ей придется уйти, что напоминает о предостережениях о том, что следует быть осторожным в своих желаниях. Итак, потеряв работу, она направляется в бар, чтобы напиться так сильно, как это возможно, на деньги своего скряги-начальника, желая найти кого-то, кому можно рассказать о своих проблемах, того, кто не отвернется. Возле бара она натыкается на парня, который не отводит от неё взгляда, бородатого попрошайку, который стоит, прислонившись к стене здания, сжимая в руке коричневый бумажный пакет и жестяную кружку. Неужели чары рассеялись? Нет, угадывает она сразу: он слепой. Она не уверена, но, возможно, она только что воспользовалась вторым желанием, потому что, оглянувшись через плечо, она видит спину старой нищенки, ковыляющей прочь за угол.
Она берёт слепого нищего к себе домой, как если бы он был её выигрышем в лотерею, кормит и моет его, и они хорошо проводят время в течение нескольких часов. «Достаточно», — вынес он свой позитивный вердикт ознакомившись с ней во все места, методично подобно чтению Брайля. Но тогда она должна думать о том, что будет дальше. Теперь у неё нет работы и она должна кормить двоих, два тела, которые нужно одевать и лелеять. Его жестяная чашка была пуста, бутылка в его коричневом бумажном пакете тоже — его собственная карьера, как и её, идёт в никуда. Возможно, эта старая бездомная женщина могла бы помочь, если бы она могла найти её. Возможно, она уже потратила два желания, а если так, то по сути, угробила их оба, но, если сказки не врут, у неё оставалось третье желание. Если она найдет ту нищенку, ей придется быть осторожной, учитывая нездоровое чувство юмора, присущее старушке. Например, желание жить вечно может быть кошмарно плохим выбором. Не стоит желать красоты, если никто не может её увидеть, и идеальное здоровье — не лучший выбор, если ты обречена на нищету. Поэтому она решает пожелать баснословного богатства, и продолжает это повторять, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость и дабы в итоге не вышло как с той парой, которые пожелали чтобы к их носам приросли сосиски.
Она проверяет улицы возле закусочной, где она впервые её увидела, снова и снова повторяя своё желание денег, но нищенку нигде не видно. Наконец, она сдаётся и вместо этого направляется в винный магазин, чтобы наилучшим образом использовать свою последние пару купюр, минуя банк, где, по чистой случайности, происходит ограбление. Головы грабителей так яростно отворачиваются в сторону, когда они выбегают из двери банка к ней, что они спотыкаются и роняют то, что несут, рассыпая это по улице. Звучат сирены, воры бегут, а деньги валяются там — бери, не хочу, целая куча денег. Ей даже не придётся тратить желание. Затем до нее доходит, что, она напротив, только что потратила своё последнее желание. Где-то старая карга снова над ней смеется. Если официантка заберёт украденную добычу, она попадёт в список самых разыскиваемых преступников, но если она уйдёт прочь, выполнение её последнего желания будет безрассудно потрачено впустую. Она поднимает глаза и видит, что камеры наблюдения отвернулись от неё и болтаются теперь на проводах. Пропажу горстки разбросанных купюр никогда не заметят, но горстка — это не совсем то, чего она пожелала; если она украдёт немного, то может оказаться в более сложном положении, нежели если она возьмёт их все.
Несколько больших грязных сумок проплывают мимо при внезапном порыве ветра, танцуя под звуки воющих сирен. Та нищенка по-прежнему заботится о ней? Или просто издевается? Официантка заполняет их, но остаются ещё деньги. Юбку, рубашку и нижнее белье можно завязать в мешки, и она снимает их, завязывает их в узлы, нагружает и их тоже. Теперь денег больше, чем она может притащить домой на себе, но когда она пытается поймать такси, водители не могут её увидеть, ибо им нельзя её видеть. К счастью, она находит парня, дремлющего в своём припаркованном такси. Она что, этого пожелала? Похоже, что он мог быть тем самым небритым тупицей, который был в кафе в ночь, когда всё это началось. Она взваливает мешки с деньгами на заднее сиденье, заползает внутрь рядом с ними, и даёт водителю, который с фырканьем просыпается, свой адрес. Он пытается посмотреть, что она принесла с собой, но его голова снова и снова отскакивает прочь. «Ох, ох», — ворчит он и тянется к двери. «Подожди!» — говорит она, и бросает несколько крупных купюр на сиденье рядом с ним. Вероятно, это больше денег, чем он когда-либо видел. С благодарным свистом он закрывает дверь и снова спрашивает адрес. Туда нелегко добраться. Головы других водителей, посматривающих в их сторону, щелкают вбок; вверх и вниз по улице происходят аварии. Её водитель уклоняется, ныряет, ругается. «Бля, как страшно жить», — говорит она, присев на корточки за передним сиденьем, чтобы ему было легче, и он горько усмехается.
Дома она как-нибудь разберётся с сумками, затем закажет пиццу и один-два ящика спиртного, включит музыку, и вместе со слепым бродягой будет танцевать всю ночь напролет. Вряд ли они будут жить долго и счастливо, но старая нищенка никогда и не обещала ей этого.
Принц-лягушка
New Yorker (27 января 2014)
Сначала это было здорово. Знамо дело. Оно всегда так. Она обняла лягушку, желая большего, и — вуаля! Красивый принц, который в ней души не чаял. Конечно, это означало конец её брака, но её бывший и сам был чем-то вроде жабы, у которой были неприятная привычка говорить с полным ртом и язык, непригодный ни на что, кроме лизания марок.
Принц был очарователен — все девушки в бридж-клубе, извиваясь от зависти, говорили об этом, — хотя всё же был заметен след, который на нем оставила его предыдущая среда обитания. У него были глаза с тяжелыми веками и широкий рот, как у куклы-марионетки, цвет его лица был немного нездоров, а его рыхлая кожа была тонкой и липкой. У его спермы был затхлый вкус, как у пруда, из которого он пришёл, его маленький прибор был разочаровывающим, но его язык был потрясающим. Он мог достичь самых глубоких тайников, вызывая ощущения, которых она никогда не знала раньше. Он не носил свою корону как как шляпу, она росла из его головы, как рога, и иногда мешала — но его язык был достаточно длинным чтобы обойти препятствия и щекотал другие части на своём пути вовнутрь. Это наделяло его не столько шепелявостью, сколько консонантным чавканьем, превращающим в тарабарщину все его комплименты, однако речевое общение никогда не было у них в приоритете.
Она обнаружила (когда он был еще амфибией, и они только начинали игру поцелуев), что облизывания его тела приносит ей потрясающий галлюциногенный кайф, такое было все еще возможно даже после его превращения, однако, хотя она могла достичь эйфории, облизывая лягушку в любом месте, ей пришлось искать его на принце, в основном в нижних частях его тела. Он не был самым чистым из принцев, но трип того стоил. Она переносилась в другое измерение, сказочное королевство, где она могла получить всё, чего она хотела: богатство, красоту, роскошный гардероб, удачный расклад в бридж, конфеты с кремовой начинкой с ноль калорий, и любовь, когда она её хотела, то есть почти всегда, даже когда была занята чем-то другим, вроде заседания на королевском банкете или проведения смотров дворцовой стражи. Просто там, пам, парам-пам-пам! Восхитительно! Все это, как правило, исчезало, когда её отпускало, но стоило лизнуть еще разок и она снова оказывалась там.
Её жизнь в пригороде блёкла по сравнению с увиденным, но всякий раз, когда она просила принца отвезти её в его настоящее королевство, он всегда возвращал её к пруду, где она его нашла. Там он был очень счастлив. Он заползал в грязь, закапываясь вглубь до тех пор, пока лишь его выпученные глаза не выглядывали наружу, его корона, казалось, плавала на поверхности. Дома его глаза порой были оживлёнными и выпученными; в другое время, особенно когда он ел, они утопали внутрь и почти исчезали. Но у пруда он был всегда пучеглазым. Порой он выпускал свой язык и срыгивал, и она ныряла в грязь к нему. Это было не то же самое, что и королевство галлюцинации, но всё равно, было очень приятно.
Его частые отрыжки несколько принижали его королевское достоинство, но в то же время это было самое привлекательное в нём, и когда он рыгал, он всегда смотрел на неё особенно нежно. Когда он был ещё лягушкой, он время от времени снимал с себя кожу, намереваясь её съесть. К счастью, в обличии принца он этого не делал, хотя его длинный язык всё же хватал всё, что капало или осыпалось, что иногда портило ей аппетит. Примерно раз в месяц он снимал с себя одежду, взбирался к ней на спину и несколько дней сжимал её своими тощими ножками, его длинные пальцы ног ласкали ей грудь, мягкие большие пальцы рук липли к её подмышкам, как липучка. Она не могла от него избавиться, но вынуждена была ждать, пока всё, что он делал, не будет сделано. Вероятно, это было что-то непристойное, хотя, к счастью, она не могла этого видеть; конечно же, ей пришлось отмывать юбки и блузки. С принцем, приклеенным к спине, было трудно даже делать покупки или делать прическу, и ей приходилось сидеть боком на стульях и на унитазе. Но самое страшное в эти времена было то, что она потеряла возможность получать кайф. Если бы только у неё был язык, как у него!
Как только он спешивался, и прежде чем он успевал надеть свои королевские панталоны, она запускала свой нос прямо туда, такой уж она была наркоманкой, и пролизывала себе путь обратно в сказочное королевство. И в один такой день (или ночь, в том месте никогда нельзя быть уверенным), когда она была приколота, распростёршаяся, крокетными калитками на залитой солнечным (лунным?) светом дворцовой лужайке к удовольствию их всех, включая её эйфорическое я — Боже мой! Она торчала как его выпученные глаза — он спросил её, своим шепелявым голосом, счастлива ли она там, где сейчас находится. «О, да, совершенно!» — воскликнула она затаив дыхание, поэтому он оставил её там, и, если она правильно его поняла, вернулся в пруд, чтобы залезть в грязь. Ну, скажем так, она скучала по нему, точно так же, как она скучала по своим друзьям в бридж-клубе и, по правде говоря, и по своему бывшему в том числе, но у неё было слишком много диких королевских забав, чтобы думать об этом или думать о чём угодно, ей богу, так уж бывает когда тебя накрывает.
Это было фантастично и, казалось бы, бесконечно, но, увы, ничто не длится вечно, меньше всего экстаз, и поэтому однажды она снова оказалась дома, лёжа, как спущенная подушка безопасности на грязном полу своей кухни. Она вытерла пол, убрала бардак в холодильнике, открыла все окна, и поспешила обратно к пруду, разыскивая принца. Она металась на звук отрыжки весь день и всю ночь, но нигде не могла его найти. Погода изменилась. Возможно, он был в спячке.
В течение года, проведённого в одиночестве, она продолжала поиски, сперва несколько отчаянно, целуя и облизывая любых лягушек, которых ей удалось поймать, но в конце концов она смирилась с тщетностью своих поисков и с сожалением от них отказалась. Она вспомнила тогда печаль и разочарование самого принца. Он думал, что это будет веселее, однажды признался он ей в грязи. Конечно, ей было больно, и он притворилась, что не слышит его, но теперь она поняла, как она должна была понять тогда, что он не был зачарованным принцем, превратившимся в лягушку, но лягушкой превратившейся в принца, и всё, чего он хотел, так это снова стать лягушкой.
В конце концов, она связалась со своим бывшим и сказала ему, что она подсела на странный наркотик, но уже завязала, и если бы он хотел вернуться, она будет рада его принять. Он также был одинок, курил и пил слишком много, отношения которые он завязывал ничем не увенчались, и поэтому, благодарный, он вернулся, и они нашли определенное удовлетворение, живя более или менее счастливо, вот почему «настоящее» существует — пока ты в нём.
Если вам нравится то, что мы делаем, оформляйте ежемесячное пожертвование на платформе поддержки независимых инициатив Patreon.