Нил Янг в хороший день. Стив Эриксон

New York Times · Sunday Magazine · 2000
Автор Стив Эриксон
Перевод Ирины Минеевой
Редактор и примечания Катя Ханска
Pollen papers ³⁸

Следуйте за треском Колокола Свободы так далеко, как глаза глядят, и вот он, один на скамейке в парке в центре Филадельфии, настолько загадочный, насколько сам того хочет. «Получаю немного витамина D», — говорит он, когда я подхожу к нему, и подставляет лицо первому солнцу, которое каждый из нас видел после 15 часов в автобусе, едущем сквозь штаты всю ночь в сегодняшний день.

Он незаметен так, как ему хочется; за исключением всех этих туристических автобусов, припаркованных на другой стороне площади, его — с верхушками двух Buick Roadmasters 49 года, прорывающимися сквозь крышу, и номерным знаком с надписью POCAHONTAS. Некоторое время мы говорим об очаровании дороги («Мне это нравится, — говорит он, — я имею в виду, я скучаю по своей семье, но…», а затем пожимает плечами, оговорка, а не извинение), о музыке, которую он слушает («Я не включаю много популярной ¹ музыки в последнее время, в основном Бетховена, Вагнера»), о его недавнем CD Silver and Gold ² (его первая студийная запись за четыре года). Мы говорим о сете (box set) из восьми дисков архивных записей, который он готовит к выпуску этой осенью, рассказывающем о его восхождении из безвестности в середине 60-х к 1972 году, когда его альбом был на первых строчках Billboard; про два тура, которые он устраивает, один самостоятельно и один с тремя старыми друзьями, которые 30 лет назад были величайшей группой Америки. ³

Кажется, время наконец достаточно загнало его в угол, чтобы всё увековечить, но посмотрим. Когда-то он писал песни с названиями, вроде ‘Journey Through the Past’, — едва ли сознательные попытки завоевать настоящее и обмануть будущее — он всегда производил очень сильное впечатление человека, бегущего от своего места в музыкальной истории, как если бы это была гробница. Когда мы добираемся до гостиницы, где припаркован автобус, фанат нервирует, прося автограф, но Нил Янг говорит: «Нет, я этого не делаю» — и идет мимо, ничуть не сбивая шаг.

Пока я еще не ступил на борт, все уверяют меня, что «Покахонтас» — это святилище, которое никогда не осквернялось. Позади специального устройства, предназначенного для Бена, его 21-летнего сына с церебральным параличом, который наблюдает за шоссе из своей инвалидной коляски, Янг растянулся на своей огромной кровати. «Я был в клубе в Форт-Уильяме, — начинает он, — и мы играли песню ‘Farmer John’, и ближе к концу мы начали джемить…»

Это было давно. Осенью 1964 года с группой под названием Squires в Канаде, где Янг воспитывался в маленьком городке Омими с его «синими-синими окнами позади звезд» ⁴ и где в три года он соскользнул в близлежащее озеро и чуть не утонул. Давно, еще до его ранних дней в составе группы Motown с Риком Джеймсом, еще до его долгого исхода в Лос-Анджелес в катафалке в поисках Стивена Стиллса, которого он найдет только в последнюю минуту в пробке на Сансет Стрип, и прежде, чем они образовали Buffalo Springfield. Это было до того, как After the Gold Rush ⁵ и Harvest ⁶ прославили его в начале 1970-х, и еще до последующих 28 альбомов, которые с тех пор продолжают его прославлять.

Это было еще до проблем с позвоночником в 1971 году и до эпилепсии, которая все еще преследует его на сцене. Это было давно, до того вечера, когда он уволил своего соло-гитариста из-за неконтролируемых проблем с героином, которые унесли жизнь гитариста той же самой ночью, и задолго до того, как Янг записывал музыку в затопленном текилой экзорцизме горя и вины. Это было до панк-термидора ⁷ в конце 70-х годов, когда одна рок-икона за другой падала перед гильотиной культурной значимости, и Янг был творцом 60-х годов, не только позаботившимся о революции, но и обнявшим ее как родственную душу.

Это произошло еще до того, как в 80-х годах глава его звукозаписывающего лейбла Дэвид Геффен ⁸ подал на него взыскательный иск за то, что он сделал записи «не в стиле Нила Янга», до 90-х годов, когда Курт Кобейн процитировал его в своей предсмертной записке ⁹; до того, как он стал единственным артистом в 2000 году, которого можно было себе представить разделяющим концертный счет, скажем, с Мерлом Хаггардом ¹⁰ с одной стороны и с Nine Inch Nails ¹¹ — с другой.

Еще до того, как он стал рок-музыкантом, Которого Забыло Время, он создавал музыку одновременно и старинную и футуристическую, земную и сюрреалистическую, традиционную и мятежную, обольстительную и катастрофическую — до того, как он стал, со своим отличительным голосом и гитарой, сотрясающей своим звуком шторма-в-Мохаве ¹², человеческим вихрем из фолка, кантри, блюза, психоделии, гранжа, электроники, симфонической музыки, металлического шквала.

Янг вспоминает, что, когда ему еще не исполнилось 20 лет, он играл ‘Farmer John’, и музыка стала по-настоящему дикой. «Я никогда не играл так раньше. Мы просто хлопали. Мы играли песню без песни, мы играли то, о чем была эта песня», — и в этот момент родилась его музыкальная идентичность. Если рок всегда был движим двумя импульсами, утопическим и анархическим, то многие из этих самых стойких фигур колебались между ними: Чак Берри, Элвис Пресли, Джон Леннон, Боб Дилан, Джими Хендрикс, Нил Янг. Это утопический Нил, чьи записи люди покупают пачками. Но с такими песнями, как ‘Imax’ 1995 года, ‘I`m the Ocean’ или блестящей ‘Powderfinger’ — о молодом пограничнике, убитом взрывом гордости и безумия выживших («Then I saw black, and my face splashed in the sky») — это анархический Нил, который воет в духе времени и изменяет его.

Ему нравится, когда возмущается дух времени (zeitgeist). С Crazy Horse, группой слишком какофоничной и достаточно примитивной, чтобы участвовать в записи ‘Farmer John’ с Янгом через четверть века после Форт-Уильяма, он делает запись в полнолуние, когда «много механических приборов работают не так, есть технические трудности, вещи, которые обычно работают, не работают». И во врожденно просвещенной компании Кросби, Стиллса и Нэша, невозмутимых утопистов, которые всегда звучали немного забавно, когда пели: «Down by the I shot my baby»; Нил Янг — это Баадер-Майнхоф ¹³: когда он исполняет ‘Rockin` in the Free World’ в Филадельфии, кажется, что он просто не отпускает песню, пока не становится ясно, что песня не отпустит его. Когда свет скользит по залу, 60 000 человек стоят с открытыми ртами, за исключением нескольких зомби в первом ряду, которые ходят на все шоу и вообще не реагируют, пока, наконец, Янг не ложится на сцену перед ними и не продолжает играть все более безумно, просто чтобы получить хоть какую-то реакцию публики. «Странный ход, — смущенно допускает он на следующее утро в автобусе, — но…»

Из конфликта между утопией и анархией возникла моральная неопределенность и сложность. В 1970 году, когда он написал ‘Ohio’ после убийства четырех студентов национальными гвардейцами в государственном университете Кента ¹⁴, его ярость была скорее инстинктивной, чем политической: «Моя лирика становится личной», — признает он. «Я пою: «What if you knew her and saw her dead on the ground? How could you run when you know?» Но на этот гнев он также ответил несколько лет спустя песней ‘Campaigner’, когда он был единственным среди основных представителей контркультуры, который выразил сострадание к опозоренному президенту ¹⁵, который потерял все («Даже у Ричарда Никсона есть душа»); и стало заметно, что за эти годы он вообще отказался принять какую-либо идеологическую линию. В то или иное время он поддерживал Рональда Рейгана и Джесси Джексона. Его идеальный билет в 2000 году — Гор-Маккейн.

Утопия его ранней музыки наиболее впечатляюще поддалась анархии во время безумного тура 1973 года, который был его [Янга] грубым ответом суперзвездам. Шоу обычно достигали кульминации, когда Янг кричал: «Проснись!» своей аудитории, когда 60-е годы обрушились на него дождем мертвых наркоманов; теперь, сидя в конце «Покахонтас», все, что он может сказать об этом периоде: «Я рад, что прошел через это», — прежде чем мрачная тень ляжет на интервью. Всякий раз, когда Янг «пытался уйти от успеха», его менеджер Эллиот Робертс так отмечал этот период: «это просто превращалось в еще больший успех», что не только сбивало с толку, но и огорчало, поскольку успех не был особенно деликатен в отношении человеческих потерь. Янг продолжал вести хронику людских смертей вокруг него в серии антинаркотических песен — ‘The Needle and The Damage Done’, ‘Tired Eyes’, ‘Tonight`s the Night’ — они были скорее авторитетным мнением, чем репортерским, отнюдь не осуждающим, ни на минуту не отрицающим привлекательности излишеств и тьмы.

«Мне просто не нравились люди, которые говорили мне, что делать», — объясняет он почти бесцеремонно. «Мне не нравились люди, которые говорили мне, что, если я сделаю больше таких записей, таких как ‘Harvest’, я буду успешным. Именно тогда я придумал концепцию разрушения того, что я создал, чтобы двигаться дальше. Я хотел делать то, что я называл audio verite.»

Он делает паузу и смотрит в окно. «В определенный момент профессиональные, опытные музыканты» — то есть не он — «врезаются в стену. Они не делают это слишком часто, у них нет инструментов, чтобы пройти сквозь стену, потому что это конец нот. Это другая сторона, где есть только тон, звук, атмосфера, ландшафт, землетрясения, картины, фейерверки, небо, здания, рушащаяся подземка… Когда вы проходите сквозь стену, музыка приобретает эту ​​атмосферу, и она уже не транслируется так, как остальная музыка. Когда вы попадаете на другую сторону, вы не можете вернуться назад. Немногие музыканты, которых я знаю, пытаются пройти сквозь стену». Он на мгновение останавливается. «Я люблю проходить сквозь стену», — как будто вы когда-нибудь сомневались в этом.

В коллективной памяти его давней аудитории он, возможно, всегда будет той задумчивой фигурой, в одиночестве идущей мимо темных ворот, как на вкладыше к альбому After the Gold Rush. Но на самом деле практически каждый, кто когда-либо его знал, может подтвердить — его юмор иногда забавный, иногда лукавый, озорной. [Он] Более шести футов ростом, у него легкий, но решительный шаг, который охватывает все его противоречия: в дзене, но немного одержимый, открытый, но немного неприступный, амбициозный, но сдерживаемый своей настороженностью необходимости объяснить самого себя.

Во время раздраженной записи с Кросби, Стиллсом и Нэшем из Storytellers, серии VH-1, в которой авторы рассказывают истории своих песен, он шагает по маленькой сцене, как животное в клетке, он раскалывается: «Я думал, что песни должны были рассказать историю». И когда однажды днем ​​я наткнулся на него в вестибюле гостиницы, после неудачной попытки поймать его для интервью, он уверял меня: «Я не избегаю тебя, я просто в ожидании, пока не почувствую себя более бдительным», — но лично я уверен, что он всё же избегает меня. Но в этой курьезной ситуации я уважаю его еще больше.

Похожая ситуация с архивным набором альбомов — первым из четырех запланированных — это кажется неизбежным, Янг так много раз задерживался в стольких различных воплощениях за последнее десятилетие, что его собственная звукозаписывающая компания поверит этому только тогда, когда набор наконец достигнет магазинов, а может и нет. Его карьера испещрена кратерами шлепков и спасительных мер на бесчисленных релизах альбомов и интервью, и турах, и реюнионах. «Я оставил несколько обугленных тропинок позади себя», — признается он.

Граница между такой капризностью и прямыми манипуляциями может быть туманной. Несколько лет назад, когда музыкальному менеджеру Buffalo Springfield из Бронкса Эллиоту Робертсу был всего 22 года, Янг однажды внезапно прекратил репетицию и потребовал, чтобы Робертс был уволен на месте. «Я был шокирован», — вспоминает Робертс. «Это взорвало мой разум». В течение нескольких дней он бродил ошеломленный по Лос-Анджелесу, пытаясь выяснить, в чем была причина, как вдруг Янг внезапно появился на пороге его дома в два часа ночи и объяснил, что он покидает группу и хочет, чтобы Робертс был его менеджером.

«О, он все спланировал», — смеется Робертс. «Я подумал: ух ты, круто, этот парень такой же коварный, как и я». Для тех, кто наблюдал за ним годами, Янг выступает в роли гения непредсказуемости. Но иногда он может казаться менее продуманным и более искренним, чем думают люди. «Утопически-анархическая шизофрения» (слова Янга) его музыки раскрывает как Спонтанного Нила, так и Контролирующего Нила, каждый реальный, и каждый всматривается через плечо другого, каждый пытается исправить ошибочные суждения другого, каждый отводит другого от предполагаемой катастрофы.

Этому нет лучшего примера, чем недавние злоключения авторизованного биографа Янга. После подписания контракта с Янгом и Random House, Джимми Макдоноу, журналист, восемь лет писал, исследовал и брал интервью у более чем 300 человек, и все это в сотрудничестве с Янгом. Но когда в конце 1998 года Макдоноу представил рукопись, Янг внезапно — по словам издателя — саботировал книгу, отказавшись ее одобрять, и Random House отказалось от выпуска биографии.
Никто из лагеря Янга не прокомментирует под запись то, почему же он убил этот проект. Но неофициально заявленная причина — Макдоноу передал книгу в Random House прежде, чем представил ее Янгу, и тем самым нарушил контракт, предавая доверие Янга, — звучит неубедительно, технически проблема заключается в соглашении, которое гарантировало Макдоноу широкую редакционную свободу с единственным исключением — неприкосновенностью частной жизни семьи Янга, которую ни одна из сторон спора не называет проблемой. Вряд ли можно сбрасывать со счетов возможность того, что Нил Янг просто встал на сторону своего безжалостно капризного «Я». Макдоноу теперь предъявляет ему иск на 1,8 миллиона долларов.

Мелодрама молодости Нила Янга достигла критической отметки в ноябре 1978 года с рождением второго сына (от его жены Пеги) и последующим осознанием того, что, как и у первого сына Янга — Зика (от актрисы Кэрри Снодграсс), у Бена был церебральный паралич.

У Зика легкая форма (ему 27 лет, и он работает звукорежиссером в ряде проектов своего отца), но Бен страдает полным параличом. Позже Янг вспоминал, как выходил из больницы и «смотрел в небо, искал знак, задаваясь вопросом: что я сделал? Должно быть, со мной что-то не так». Но церебральный паралич — это поворот судьбы, а не генетики — у дочери Янга, Амбер, болезни нет. Вдобавок, вскоре после рождения Бена, у Пеги обнаружили опухоль головного мозга, шансы на выздоровление от которой на тот момент у нее были 50/50.

Так что в начале 80-х человек, чья одержимость музыкой была якобы всепоглощающей, отложил музыку в сторону, чтобы посвятить себя своей семье. «В то время у меня было много мыслей, — говорит он сейчас, — которыми я не был готов поделиться с миром», и вопрос здоровья Бена был настолько личным, что в 1982 году, когда Янг выпустил странный альбом под названием Trans с электронно-искаженным вокалом, мало кто знал, что он вырос из попыток общаться с его немым сыном с помощью компьютера. В течение оставшейся части десятилетия музыка Янга казалась безнадежной в серии записей, которые задним числом кажутся искуплением, стилистическим исследованием художественной идентичности в беспорядке, из которого в конечном итоге в 1989 году вышел один из его лучших альбомов Freedom. Затем он провел 90-е годы, делая одну важную запись за другой.

Однажды днем ​​в Филадельфии, когда мы снова запланировали беседу, и он снова исчез, я узнал, что он ходил в школу для детей с церебральным параличом. Наряду с Пеги, Янг является основным сторонником такой школы в Калифорнии, и во время туров он часто делает все, чтобы молодые люди с этой болезнью посмотрели шоу. Меня раздражало, что я не был с ним и не застал сцену в школе для истории; в стиле Нила Янга это случилось в полнолуние, когда в школе неожиданно сломался лифт, и певец несколько минут зависал между этажами. Но потом мне пришло в голову, что 99 из 100 рок-звезд воспользовались бы шансом увлечь меня и показать свой гуманизм, и, возможно, в случае с Янгом это была приватная история.

И иногда, вы знаете, он просто пускает все на самотек. Иногда это не вопрос личного кода (который он, очевидно, имеет) или уловки Макиавелли (на что он явно способен); это вопрос импульса. Стоя посреди парковки торгового центра на шоссе в Кливленде, ожидая, пока заправится автобус, Янг говорит о том, чтобы провести некоторое время с семьей после экскурсии по вулканическому Большому острову на Гавайях, как молодая женщина подъезжает на пикапе. Она наклоняется и опускает окно со стороны пассажира, а на ее лице — неверие ее собственных глаз. «Вы тот, кем я Вас считаю?» — спрашивает она.

«Кто я, по-вашему?» — говорит он.
«Вы Нил Янг?»
«Да», — наконец отвечает он.

В подвешенном между удивлением и возможностью состоянии, она бормочет: «Не могли бы вы дать мне автограф?»

Она всеми силами старается найти что-то, на чем можно написать — подставка под пиво, дорожная карта, газовая квитанция. Пауза кажется длиннее, чем на самом деле, и кто знает, о чем он думает; конечно, я вспоминаю охоту за его автографом возле отеля в Филадельфии. А сейчас эта женщина в пикапе, она едет, чтобы забрать своего ребенка из школы, или возвращается домой с работы, где она обслуживала столики, посреди парковки Уолмарта, которая находится неизвестно где, случайно заглядывает сквозь лобовое стекло, чтобы увидеть стоящим на небольшом участке травы в ожидании, пока его собака успокоится, гения рок-н-ролла в полнолуние. И тогда она принимает два решения: во-первых, верить в то, что говорят ее глаза; и второе — противостоять этому.

«Конечно», — говорит он. Он подходит к грузовику, наклоняется и выводит свое имя на том, что она ему предложила, это инстинктивная реакция на чистоту ее удивления; и затем, когда она уезжает с историей, которую она будет рассказывать в течение следующих 50 лет, он возвращается к созерцанию вулканов, моря и тропических ветров, где сходятся утопия и анархия.

Поскольку он теперь кажется вечно молодым, в прежние времена Янг был старше своего возраста. ‘I`m getting old’, — пел он в своей самой известной песне ‘Heart of Gold’, написанной, когда ему было 24 года. В Фениксе, после очередного шоу, когда остальные участники группы празднуют с друзьями за кулисами, Янг сидит один в темной, тихой комнате, рядом с которой горят несколько свечей, заботясь о своей спине, приложив [к ней] пакет со льдом; он, кажется, выглядит на любой год из его 54. Ранее на сцене он потерял себя в невменяемой ‘Down be the River’, как и во время ‘Rockin’ in the Free World’ в Филадельфии, Человек, Которого Забыло Время разрывает время в клочья. Но здесь, в темноте, он — Человек, Которого Время Помнит, и оно дает о себе знать в нижней части его спины.

Итак, какое-то время мы ведем небольшую беседу, которую он, вероятно, находит более неловкой, чем позволяет его доброта. И затем я наконец ухожу после того, как он только что еще раз «проломил» стену лет, стену страха, стену страсти, до конца ночи. Как будто вы когда-нибудь сомневались в этом: он любит проходить сквозь стены, выходя за пределы нот.