В 1994 году в издательстве Little, Brown выходит роман Рика Муди «Ледяной шторм», ставший бестселлером и экранизированный Энгом Ли. Фабула романа — трагикомедия о кризисе семьи американского среднего класса, становится своего рода основой для следующего романа автора — «Пурпурной Америки» 1996 года. Критики тех лет отмечают филигранную работу со стилем и способности писателя к имитации голосов. Среди них — американская писательница Джанет Берроуэй, чью рецензию на роман мы публикуем ниже. Перевод Сергея Карпова.
Что такого пурпурного в Америке? Сиреневого, лавандового или фиолетового? Ответ: безумный декор и декоративное безумие одной обеспеченной женщины в пятидесятых. Здесь пурпурные не только ее гостиная, но и мыло, полотенца и занавеска для душа, даже помпончики на носках для тенниса; а еще ее выбор краски для стен в спальне сына-подростка, который от такого выбора в ярости.
В этой мечте о пригородном раю такие оттенки говорят о монархии, даже намекают на небесные коридоры. Но в современной «Пурпурной Америке», романе Рика Муди, «этот оттенок рудиментарный, остаток, лишь намек на царившую здесь эпоху»1Здесь и далее цитаты из романа в пер. С. Карпова. Остается только «синяк сливового цвета» взрослой личности сына, рубашки «Бан-Лон» «прямых потомков наших отцов-основателей — сыновья и дочери, свернувшие не туда». Им принадлежит этот загрязненный Эдем, где есть веревки цвета фуксии, чтобы связывать руки во время развратного секса, ночной клуб с пикантным названием «Кабачок», тревожное воспоминание с долгим периодом полураспада: радиоактивное сияние в помещении, где произошел мелкий несчастный случай — из тех нелепых, что заденет, наверное, всего полудюжину жизней.
В первых трех главах этой умопомрачительной книги сын моет почти совершенно обездвиженную мать. Она снова и снова пытается заговорить, но не может. Наконец у нее получается: она говорит, что ее бросил муж, отчим сына, и тогда сын вспоминает тот день, когда мать привезла его сюда в семь лет и сказала, что отныне это его новый дом. Отголоски этих минималистичных поступков одновременно театральные и искренние, уморительные и душераздирающие. А потом сюжет закручивается, рассказывая о событиях, произошедших в одни ужасные выходные.
Декстера Рейтлиффа вызывает к себе его мать Билли, парализованная из-за неврологического расстройства, медленно убивающего ее. Лишает моторики, голоса, полной ясности мышления, не говоря уже о втором муже, Луисе Слоуне. То, что Лу бросил ее, закодировав свой гнев в нескольких отрывистых фразах на компьютере2Имеется ввиду голосообразующий аппарат — устройство для воспроизведения речи для утративших голос, ввергает Декстера (сокращенно его, к сожалению, уместно зовут Хекс, то есть «проклятие») в припадок мечтаний о мести, а также яростный пастиш воспоминаний. Билли хочет — хоть мытьем, хоть катаньем, — чтобы сын помог закончить ее невыносимое существование. Но она не может сказать и слова, а Хекс не собирается слушать.
У Билли Рейтлифф странная привычка выходить за мужчин, которым не везет с радиацией. Отец Декстера присутствовал, будучи случайным свидетелем, при крошечном происшествии, которое отняло одну жизнь, и в котором как будто никто (включая автора) не подозревает корень недостатков Декстера, хотя этот намек читается в каждой его запинке, будь то речевой или жизненной. Ни Билли, ни Хекс не подозревают, что у Лу Слоуна похожие проблемы, что он бросил Билли, потому что не может видеть, как одновременно катятся под откос ее здоровье и его карьера. Лу, хотя его ответственность минимальна, берет на себя вину за аварию на местной атомной станции. Утечка попадает в пролив Лонг-Айленд, и никто не знает, насколько она токсична. Из верности АЭС Лу соглашается на увольнение, но ни на что другое верности ему уже не хватает. Хексу придется справляться с матерью самому, преодолевая все неприятности.
Вот только чего-чего, а преодолевать Хекс не умеет. (Он — рекламщик-фрилансер, послевоенный мир не предлагал профессию незначительнее, даже если речь о мастерах своего дела, кем Хекс точно не является.) Он пьет. Он жутко заикается. Когда мать просит об эвтаназии, он может предложить ей разве что гамбургер в «Буфете Пенелопы», где тут же отвлекается на Джейн Ингерсолл, свою повзрослевшую и накрашенную любовь времен старшей школы. Когда ситуация на электростанции становится критической, Лу выступает по телевизору, чтобы успокоить общественность, и теперь сам Хекс бросает мать на Джейн, а сам срывается в ночь с пьяными планами поговорить с отчимом по душам. Далее следует что-то вроде сцены погони, что-то вроде насилия, что-то вроде секса и совершенно определенно — ошеломительная стилистика: от глубоких размышлений разъеденного временем мозга до кислотного фарса в исполнении бестолковых мужчин. Эта стилистика дает новое, лучшее определение выражению «пурпурная проза».
Рик Муди исследует в своем романе темы взросления и загрязнения, которые вместе взятые подразумевают тему человеческой смертности. Беда атомной электростанции, как и человеческого организма, в том, что они стареют. Не всегда можно ожидать, что выдержат клапаны, не всегда можно предугадать, что проржавеет первым. Когда Билли наконец оказывается в больнице, на эту параллель намекает и само ее здание: «Это скучный и утилитарный образчик общественной архитектуры от учеников Луиса Скидмора, нечто в стиле прославленного здания Комиссии по атомной энергии авторства Скидмора». А между тем в сюжете происходит целая печальная вереница утечек: отказывающий мочевой пузырь Билли; протекающие трубы и прокладки старого реактора; провонявшая бензином прокатная машина Хекса; полная ванна; переливающиеся слезные железы.
Ученые, глубоко погруженные в частности своей работы, часто признаются, что общие сводки догадок о других мирах берут у фантастов. И черная комедия Муди — видение того же рода. Никто не знает, что на самом деле творится в разуме человека со смертельной болезнью нервной системы, но если автору хватает эмпатии и красноречия, то он поможет вообразить для нас состояние сознания, недоступное научным исследованиям. Именно это мистер Муди и проделывает с Билли Рейтлифф — властной женщиной, что всегда была «очаровательна в духе боевого топора», но теперь ее голос «слабый и неразборчивый, как знает она сама, в нейропатогенной осени, полон бормотаний и пришепетываний, неточностей, чепухи, фонемных аварий, несинтактических фраз, незаконченных мыслей и предложений; ее голос звучит на невероятно медленной скорости и с заметным трудом».
Этот пассаж — яркий пример прозы Рика Муди: автор передает самим синтаксисом медлительность и натугу, словно следует правилу Александра Поупа для поэзии: «Звук должен казаться отголоском чувства». Другие моменты озарены неожиданным лиризмом, например, образ биологического отца Хекса «с шейкером, полным крошек, чтобы насыщать китов, рассеивающим слой рыжей пыльцы поверх пруда, с загадочной улыбкой. Видал, пострел? Это будет твоя большая ответственность. Ты будешь кормильцем рыб»3Отсылка к «Вы будете ловцами человеков», от Марка 1:17..
Для других настроений стилистика романа сменяет передачи, взревывает; Муди — король разбиения запятой, не смущается курсива, не ленится ставить точку с запятой. Он умеет показать нежность, скандальность и жестокость персонажей, и при этом зрительную комедию: в усаживании паралитика в ресторанной кабинке, в траектории удара с разворота, в хмельном вихлянии протекающей лодки, в подъеме подноса с фарфором по лестнице в сырых гольфах.
Роман поразительно убедителен, когда изображает противоположные, почти случайные перемены, что лежат в основе человеческих чувств. Например, Хексу, ошеломленному на пике ответственности, свалившейся на него, с аналогичной внезапностью «уже все равно. Плевать. Он не обязан пеленать ее в подгузники прямо сейчас, в это самое мгновение… его внимание притягивает что угодно другое». Лу, застрявший на станции в момент, когда принимается катастрофическое решение сбросить ядовитые отходы, «кое-что заметил: расплывчато, томительно, но он счастлив. ЧП принесло ему счастье. Он нужен, он участвует в суете». Джейн, забившись в женский туалет ресторана вместе с Хексом, его матерью и инвалидной коляской, орудуя катетером с нефтехимической смазкой, обнаруживает, что «в этом есть некая романтика… Романтика в сердцах тех, кто отказался от романтики. Лучше всего она процветает в таких вот помещениях — одноместных туалетах, где женщины испускают дух».
Рика Муди, автора романов «Ледяной шторм» и «Страна садов», сравнивают с Джоном Чивером — и совершенно оправданно. Здесь тоже раздолбайская фантазия переходит в пронзительную элегию. Но у творчества Муди оголены нервы, оно проникнуто гневом. А еще он смешнее и потому меньше мирится с миром, каким его видит. Чиверу не приходится прощать так много, здесь же водопад речи полон токсичных отходов. Пожалуй, это говорит лишь о том, что творчество Джона Чивера приходится на середину века, а Рик Муди документирует жизнь среднего класса уже для нового тысячелетия.