Оригинал Moroccan Cultural Studies magazine
Перевод Александра Яворского
pollen papers 10
«Это интервью состоялось в июне 1996 года, во время моего визита в танжерскую квартиру Пола Боулза. Я весьма признателен Альфреду Йегеру за неоценимую помощь в организации встречи, а особенно за невероятные усилия, которые он приложил, чтобы заручиться согласием писателя на публикацию этого материала. После изложения цели нашего визита, Боулз, изрядно одряхлевший в свои 85, начал сопротивляться, заявив, что для него нет ничего более отвратительного, чем давать интервью. Соглашаясь ответить на мои вопросы, он потребовал, чтобы наша беседа была настолько коротка, насколько это возможно» — Карим Беджит.
Карим Беджит: Танжер уже многие годы служит вам домом, как, впрочем, и местом действия для нескольких ваших рассказов. Что именно привлекло вас в этом городе?
Пол Боулз: Что ж, по правде говоря, я ничего не слышал о Танжере до тех пор, пока в Париже Гертруда Стайн не рассказала мне о том, как бывала там несколько раз. Ей показалось, что мне должен понравиться этот город, на что я ответил ей: «Ну ладно, я съезжу туда».
Когда вы впервые оказались здесь?
Летом 1931.
И сразу же обосновались?
Я арендовал дом в горах и обставил его, что было полнейшим абсурдом, потому что я знал, что не задержусь надолго. Закончилось тем, что я все распродал и отправился в Фес, а затем в Марракеш. Позже я преодолел Высокий Атлас и поехал в Уарзазат…
Какие различия между Танжером и, скажем, Фесом, вы ощутили во время пребывания там?
Танжер оказался забавным местечком для жизни, а Фес — интересен, но не для проживания, а скорее для исследования: я провел много времени, блуждая по Медине 1…
Вы сказали, что Танжер был забавным. Нельзя ли немного подробней об этом?
Он был наводнен смешными иностранцами. Если вам хотелось развлечений, нужно было всего лишь пойти в кафе, заказать так называемый чайник, и наслаждаться цирком. Честное слово, это было забавно. Я также оставался в Фесе. Он был более серьезным городом, под завязку заполненным туристами, абсолютно ничего не знавшими о Марокко. Заполнен людьми, которые много пьют, чего я себе не позволял, и это меня веселило. По крайней мере, мне так казалось. Думаю, я вел себя как дурак, но в тот момент я этого не понимал.
В предисловии к роману «Дом паука» вы выражаете сожаление по поводу стремительного исчезновения традиционных аспектов жизни в Марокко в постколониальный период. По-вашему, это прискорбная ситуация?
Вы имеете в виду изменения? Европеизацию Марокко? Ну, я считаю, что если европеизация состоится — марокканская культура станет убогой (смеется).
Вы хотите сказать, что в однородности не было бы смысла?
Нет. Какая здесь может быть однородность?
И это вас беспокоит?
Нет, нет, я с сожалением наблюдаю за тем, как Марокко перестает быть средневековым государством, и перенимает некоторые европейские ценности.
Это ваше персональное мнение?
Естественно. У меня нет имперсональных мнений.
Вашу работу нельзя обвинить в пособничестве колонистам, не смотря на то, что вы писали задолго до того как Марокко обрело независимость. Кроме того, вы не связывали себя с развивающейся местной политикой. Какой позиции вы отдаете предпочтение как американский писатель?
Я никогда не имел ничего общего с местной политикой. Я не француз. И тем более не марокканец.
Вашим первым романом был «Под покровом небес». Знаю, это было много лет назад, но какие обстоятельства подтолкнули вас к его написанию?
Никакие. То есть, я понятия не имею. Я просто начал писать. На самом деле, я не понимал, что делаю. Но знал, чего хочу.
Вы чувствовали себя приверженцем какой-либо литературной традиции? Я имею ввиду писателя, который повлиял на вас больше всех остальных.
Полагаю, Жан-Поль Сартр. Я ценю его философские взгляды. Он был атеистом и экзистенциалистом, который мне нравился, если хотите.
Мне вспомнился момент из романа «Под покровом небес», в котором Кит выходит из комфортабельного вагона первого класса: напуганная и исполненная отвращения к «аборигенам», она, в конечном счете, отправляется сменить одежду из страха подхватить пневмонию.
Нет, Таннер принуждает ее к этому!
Точно. Интересно, отказ в коммуникации «аборигенам» носит культурный или онтологический характер?
Определенно не культурный, поскольку она не видела ни культуры, ни, собственно, страны, по которой путешествует. И я не думаю, что ее это интересовало. Но она явно испытывала отвращение к овцам, скоплениям местных жителей в поезде; чувствовала, что находится во враждебной среде, в месте, где ей не следовало бы быть.
Любопытно, какова степень автобиографических деталей в вашем творчестве? То есть, в какой степени «Под покровом небес» отражает ваш собственный опыт?
Я не знаю. Во многих местах я использовал воспоминания о том, что видел. Но все же, большая часть была выдумана. А что касается выдуманного, то оно зачастую основано на воспоминаниях. Полагаю, так пишутся все романы, в той или иной мере.
Некоторые сцены в «Доме паука» демонстрируют более тесную связь с марокканской жизнью, в отличие от «Под покровом небес», который не позволяет себе подобного в отношении к Алжиру. В этом романе существует целая сюжетная линия, в которой главенствуют марокканские персонажи, а параллельно ей развивается другая — посвященная выходцам с Запада. И только ближе к финалу они отчетливо пересекаются. Но столкновение снова заканчивается поражением одной из сторон. Откуда такой пессимизм?
Пожалуй, это было неизбежно. Что же еще могло произойти? Вы утверждаете, что последние страницы «Дома паука» пессимистичны — что ж, таков, конечно, весь роман.
Но в какой-то момент, было похоже, что все-таки есть шанс на некоторое взаимопонимание. В конце романа оно испарилось: каждый пошел своим путем.
Конечно, иного варианта не существует. Дороги, как и культуры, могут пересекаться и переплетаться, но я в это не верю. Думаю, что одно уничтожает другое. Ведь это битва, и в ней всего один победитель: в данном случае неизбежную победу одерживает европейская культура; но только в этом случае, так случается не всегда.
С середины 60-х вплоть до середины 70-х вы работали с некоторыми марокканскими писателями в качестве редактора и переводчика. Можете рассказать об этом опыте?
Ну, я решил заняться переводами, поскольку миссис Боулз была очень больна, и я не мог отойти от нее ни на минуту, следовательно — мне были недоступны ни обособленность, ни уединение, так необходимые мне. И тогда я понял, что ни то, ни другое не нужно для занятия переводом потому, что я могу остановиться в любой момент и вернуться к нужному месту, найдя его именно таким, каким я его оставил. А с прозой я так поступить не мог. Вот почему я занимался переводами в течение нескольких лет, пока миссис Боулз не скончалась. Это было в 1973.
Эти тексты были изданы в США.
Да. Впоследствии они были переведены еще на несколько языков, высоко оценены и, полагаю, понравились читателям. Но вы должны помнить, что единственным, кто писал — был Шукри. Остальные использовали устную форму. Другими словами: остальные не могли писать на арабском — они пользовались Дарижа 2. Я не мог переводить его на арабский. Ну, я не знаю, я никогда не учился этому. Но мне нравилась переводческая деятельность. Я думал, что, возможно, с ее помощью можно будет пролить свет на эту откровенно презираемую культуру.
Как вы думаете, ваши произведения обычно получают положительные отзывы от научной критики?
Без понятия!
Я помню, как Гор Видал сказал однажды, что ваши работы не очень известны в США главным образом потому, что американцам трудно идентифицировать себя с людьми и ситуациями, о которых вы пишите.
Хмм, это правда, он действительно писал об этом.
Вы согласны с ним?
Я не знаю. Думаю, меня это больше не интересует. Мне не нравятся ни научная критика, ни научное мышление. Я был бы рад не пользоваться академическим признанием. Но это началось несколько лет назад и продолжается по сей день.
Помимо литературного творчества вы занимаетесь музыкой. Какова, по-вашему, связь между этими видами искусства?
Я не вижу связи между ними. Напротив, по-моему, одно исключает другое: если я пишу и начинаю чувствовать дискомфорт — то могу переместиться в другую комнату своего разума и заняться сочинением музыки, и наоборот. Одно более-менее расчищает рабочую область моего сознания для другого.
Оглядываясь назад, вы сожалеете о каких-то несовершенных поступках?
Несовершенных? Нет. Разве только о том, что не смог убедить миссис Боулз не пить так много. Я сожалею о том, что позволял ей продолжать до тех пор, пока это не убило ее. На самом деле, это не сожаление, не раскаяние. Нет, нет. Полагаю, я был недостаточно силен для того, чтобы остановить ее. Впрочем, вряд ли это помогло бы. Невозможно убедить кого-то быть тем, кем он не является. Вы не можете изменить людей. Я не могу… то есть… я не знаю.
Такая сила никому не доступна.
Должно быть.
Notes:
- Медина — название старой части города в странах Северной Африки и Магриба, построенной во времена арабского владычества в IX веке ↩
- Дарижа — Разговорная разновидность арабского языка, которая, не смотря на официальный статус арабского литературного языка в Марокко, используется практически повсеместно. Данный диалект официально бесписьменен, но в определённых случаях для передачи специфики может быть отображен на письме при помощи латиницы и арабского ↩