Потерянный постмодернист: Джозеф Макэлрой

Los Angeles Times, 2009
Автор Гарт Риск Халлберг
Фото обложки Хироси Сугимото
Перевод Александр Яворский


Если учитывать откровенно премодерновый обертон слова «канон» — может сложиться впечатление, что сама идея постмодерна выглядит как терминологический курьез. И в самом деле — один из подходов к построению постмодернистского канона раздвигает рамки настолько широко (Кэти Акер, Филип К. Дик, Grandmaster Mele Mel), что этот термин становится бессмысленным. Впрочем, в узких кругах литературной критики с каноническим постмодернизмом принято связывать, как правило, группы белых писателей определенного возраста: Барт и Бартелми, Гэддис и Гэсс, Делилло, Кувер и Пинчон.

Очевидно, что этому канону, как и предшествующему ему, не чужды упущения. И все же, в свете литературной демографии, кажется вдвойне непонятным тот факт, что Джозеф Макэлрой, которому в нынешнем году исполняется 79 лет 1, так настойчиво игнорируется перечнями мастеров po-mo. Подобно своему коллеге-тяжеловесу Томасу Пинчону, Макэлрой является автором восьми романов, знаменательных поистине энциклопедическим размахом изображения современной жизни. Вот что пишет The New York Times:

«Проигнорировать A Smuggler’s Bible (1966) было бы таким же постыдным актом самолишения, как и тот, которому многие из нас предались, когда впервые были опубликованы The Recognitions и Under the volcano»
«Hind’s Kidnap (1969) полон чудес»
«Lookout Cartridge (1973) — редчайший успех»

Тем не менее, по запросу «Писатель Джозеф Макэлрой» Google выдает 5000 совпадений против четверти миллиона у того же Пинчона. Почему так? Короче говоря, мне кажется, что дело в единственной книге, макэлроевском «бегемоте» — романе Women and Мen.

Эта книга принадлежит к максималистскому подвиду постмодернистского романа, к которому относятся Gravity’s Rainbow, The Recognitions и Underworld. Хотя, такая принадлежность сродни принадлежности Chevy Suburban к автомобильному классу «легких грузовиков» или Андрэ Гиганта к Мировой Федерации Рестлинга.

Если про другие книги из этой же категории можно сказать, что им тесно на пятачке жанра, то Women and Men будет тесно и на целой литературной автостоянке. Если другие книги представляют собой серьезную форму литературного исчисления, то Women and Men — это теория хаоса. И, раз уж на то пошло, если они объемные — Women and Men куда объемней. Приблизительно 700000 слов (около 1192 убористо отпечатанных страниц) — это в полтора раза больше, чем «Война и мир».

Роман попал в руки продвинутых читателей в 1987 году в виде двух 600-страничных томов. Обозреватель The New York Times не скрывал, что потратил на прочтение книги всего пару дней. Отсюда и его тон, в котором смешались признание амбициозности романа с плохо скрываемой досадой на то, что он вынужден был его прочитать. Типичный критический отзыв. По всей видимости, аудитория, интересующаяся художественной литературой, нуждалась в небольшом поощрении, чтобы проигнорировать книгу весом 4 фунта в твердом переплете. И Women and Men, на написание которых, по имеющимся сведениям ушло порядка 10 лет, стали не издательским событием, а скорее разочарованием.

Так случилось, что я питаю слабость к аутсайдерам, как впрочем, и к постмодернистским мега-романам; обзаведясь некоторым количеством свободного времени прошлым летом, я приобрел «нечитанное» первое издание Women and Men за что-то в районе 10 баксов. Я таскал эту книгу за собой повсюду шесть недель, читая в среднем около 30 страниц в день. И мне быстро стало понятно, почему эту книгу так мало читают. А впоследствии я обнаружил, что по некоторым причинам так и должно быть.

Почему это нужно прочесть… после прыжка.

Помимо вопроса о длине текста, я вскоре наткнулся на вопрос о его сложности. Фабула романа — сюжет и конспирация одновременно, — и, надо сказать, среди запутанного изложения Макэлрой делает немногочисленные уступки, предвидя некоторые читательские затруднения. На уровне сюжета Women and Men повествует о соседях по дому — Джиме Мэйне и Грэйс Кимбэлл, которым никак не удается встретиться. А уровень конспирации, в свою очередь, обнаруживает бесчисленное количество связей между ними, прослеживает личные и политические интриги, простирающиеся от Пиночетовского Чили до индейцев Пуэбло на мысе Кеннеди в Нью-Мексико.

Макэлрой предпочитает изымать ключевые моменты этих связей, и это значит, что важнейшие сюжетные загадки остаются неразрешенными — словно замкнутая цепь, одновременно включенная и выключенная. Кроме того, роман ошеломляет (полагаю, преднамеренно) память читателя. Поначалу это разочаровывает. Однако, впоследствии, делает его особенно «живым»: ближе к финальным эпизодам каждая деталь мобилизуемая писателем, буквально каждое слово резонирует с полузабытыми ассоциациями. Это и есть философский метод макэлроевского безумия. Там, где постмодернистский «черный юмор» постулирует нестабильность изложения как посягательство на истину, экстатический бренд Макэлроя призывает нас к восприятию истины как суммы всех способов ее изложения.

В погоне за своим плюралистическим видением, Джозеф раздвигает границы языка. Его интерлюдии, чем-то напоминающие рассказы, демонстрируют способность к строгому, простому письму, но, между прочим, Women and Men распухли из-за содержания в них длиннейших и затейливейших сентенций, когда-либо написанных на английском языке. Их манера основана непосредственно на матрице нью-йоркского диалекта и специализированных дискурсов (наука, мифология, теология, метеорология, экономика). Все же, известная длина и макэлроевские «синтаксические матрешки» требуют от читателя бдительности и терпения.

Тем не менее, если вы сможете втянуться — Women and Men обернутся для вас авангардистской вариацией на тему того, что старый добрый Генри Джеймс окрестил «осязаемой близостью». Позади, между и внутри композиционно-убийственных дебрей информации, роман транслирует неописуемо плотную фактуру жизни в Нью-Йорке конца 70-х: как научить своего ребенка кататься на велосипеде в парке, каково бродить вокруг Мэдисон Сквэр Гарден после наступления темноты и все в таком духе. Более того, Макэлрой описывает невероятные жизни Джима и Грэйс с большим остроумием, настойчивостью и изрядной долей человеческого тепла. Именно эти старомодные добродетели заставили меня прочесть роман до конца.

А критики их не заметили в 1987 году, и реакция на роман будто бы разоблачила скрытую враждебность по отношению к бескомпромиссной эстетике Макэлроя. Реакция на его следующую книгу, куда более утонченную The Letter Left to Me, немногим отличалась от той, которой были встречены головокружительные романы 70-х. Впоследствии Макэлрой расстался со своим давнишним издателем Альфредом А. Кнопфом. В 2003 Actress in the House обретет свой издательский дом в лице Нью-Йоркского Overlook Press. С тех пор это издательство выпустило в мягких обложках переиздание двух первых романов Макэлроя, но Women and Men по-прежнему ожидают своего часа. Европейцы, очевидно, высоко оценивают этот роман, а в Штатах работа Джозефа перекликается с пассажем о творчестве композитора в романе The Recognitions Уильяма Гэддиса: «О нем все еще говорят с большим уважением, как во времена известности, хотя и редко играют».

Быть может, вполне уместно, что Women and Men как апофеоз определенной ниши американской словесности вызвал, а может и развил, амбивалентные чувства среди читателей по поводу постмодернистского мега-романа в целом. В самом деле, ваше отношение к его современникам вполне может быть хорошим индикатором того, как вы отнесетесь к самому Макэлрою. Для читателя, находящего Gravity’s Rainbow тяжеловесным романом, Women and Men покажутся неоправданной книгой.

Как бы там ни было, мне кажется, что подобное отстранение происходит из ошибочной идеи, которая заключается в том, что наша работа состоит в декодировании произведения, когда от нас требуется лишь полное погружение в него. Эта идея провозглашалась постмодернистами настолько же истово, как и их предшественниками-модернистами. Таким образом, Макэлрой может стать жертвой постмодернизма в той же степени, в какой он является его мастером. Однако, не похоже, чтобы это его сильно волновало. Он по-прежнему живет в Нью-Йорке и пишет: то о Стиве Эриксоне для Believer, то об 11 сентября для Electronic Book Review, то о Гао Синцзяне в The Nation. Может быть, он и потерянный постмодернист, но он находится прямо у нас под носом, ждет, пока его найдут.


 

Notes:

  1. Статья вышла в 2009 году в Лос Анджелес Таймс