Как-то утром1в 2000 г., когда я работал редактором в Henry Holt, ко мне в офис пришла посылка из нескольких компакт-дисков. Тогда, на заре двадцать первого века, было все еще достаточно непривычно, если присылаемые на рассмотрение рукописи оказывались чем-то помимо пачки бумаги, и потому случай был запоминающимся уже только по этой причине. Впрочем, более запоминающимся был автор рукописи — Уильям Воллманн, штамповавший толстенные, концептуально дерзкие книги в таком темпе, который не мог поддержать ни один издатель в Нью-Йорке. Скажем, начиная с 1987 и по 1993 год, Воллманн опубликовал восемь книг в пяти разных издательствах.
Та новая рукопись Воллманна, «Поднимаясь вверх и поднимаясь вниз», была отправлена в виде компакт-диска преимущественно из-за своего размера — 3800 страниц. «Я с вами свяжусь», — сказал я его агенту. До меня доходила мутная болтовня о грандиозной затее Воллманна, примерно такая же, как, по моим представлениям, разговоры звукорежиссеров лондонских студий о Sgt. Pepper2Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band — восьмой студийный альбом британской рок-группы The Beatlesзимой 1967-го. Поговаривали, что книга была попыткой выработать непротиворечивый философский набор моральных координат для определения границ допустимого насилия. Многие издательства к тому моменту уже отказались ее печатать, так что ее судьба оказалась в руках двадцатишестилетнего молокососа типа меня. И вот он я, пытаюсь привлечь весь вспомогательный персонал Henry Holt, чтобы они помогли мне напечатать эту книгу.
Через неделю я отправился к боссу, чтобы сказать ему: мы должны это сделать. Он прочел достаточно, чтобы согласиться со мной, при условии, что мы сократим книгу до 1500 страниц, хотя, учитывая выбранный Воллманном шрифт (я стал называть его Американским Мелким), более правдоподобным казался объем в 2000 страниц. Я знал о Воллманне достаточно, чтобы предположить, что он думал о повсеместном варварстве редакторов, и верил, что мой лучший шанс — убедить его, насколько сильно я люблю эту книгу и насколько искренне верю в то, что сокращения пойдут ей на пользу. В один из понедельников после обеда он выслушал меня по телефону. Наш разговор закончился его фразой: «Эта тема слишком важна, чтобы рассматривать ее в усеченном виде». Лишь вечером, в метро по пути назад в Бруклин, до меня наконец дошло и я рассмеялся. В 2003 году McSweeney’s опубликовал семитомное издание «RURD»3Rising Up and Rising Down (так его называют поклонники Воллманна) в красивой мягкой обложке, которое стало финалистом Национальной премии ассоциации литературных критиков. Два года спустя, Воллманн наконец согласился выпустить «обрезанный» однотомный «RURD» в HarperCollins, хотя, по его собственному признанию, сделал он это исключительно из-за денег. Оригинальное издание от McSweeney’s сегодня можно купить на Амазоне за ценник, приближающийся к $1000.
Четырнадцать лет спустя после того телефонного разговора, мы с Воллманном идем тихой улочкой в Сакраменто, штат Калифорния, чтобы забрать деревянные стеллажи от компании Burnett & Sons, лесопилки неподалеку от студии Воллманна. Пока мы шли, вдыхая приправленный опилками воздух, человек, которого теперь я называл Биллом, улыбнулся, вспомнив наш с ним давний разговор. Мне хотелось узнать, был ли у меня вообще шанс на то, чтобы убедить его сократить книгу? «Черта с два», — был его ответ.
Хотя теперь Воллманн красуется аккуратными усами метрдотеля, он все еще похож на мальчишку, шокировавшего читателей, впервые увидевших фотографию конца 1980-х, где он безучастно держит пистолет у собственного виска. Мягко говоря, Воллманн человек непозволительной репутации, а потому его голос — вежливый, глубокий и выразительный, как у человека, продающего вам что-то по телефону, — очень удивил меня. Разговор явно доставляет ему удовольствие, особенно когда он может шутливо подмигивать, о чем бы ни шла речь: «Видишь ли, Том, тут дело-то вот в чем». Возникает ощущение, что он мог бы быть прекрасным учителем старших классов, в другой, гораздо более странной вселенной.
Воллманна часто связывают с Джонатаном Франзеном, Ричардом Пауэрсом и Дэвидом Фостером Уоллесом, и в этом есть определенный (литературный и культурный) смысл. Все они не только дружелюбны; все они выходцы со Среднего Запада и начали публиковаться в одно и то же время — во второй половине 1980-х. Поначалу их называли наследниками Томаса Пинчона и Джона Барта, пишущими сложную, формально и интеллектуально, прозу. В последующие десятилетия Франзен стал главным нравописателем американского среднего класса; Пауэрс стал главным сейсмологом, зависшим на границе между литературой и наукой; Уоллес, после самоубийства в 2008 году, стал считаться нашим главным литературным святым. Воллманн, в свою очередь, начинал как бескомпромиссный визионер, тяготеющий к столь же бескомпромиссному материалу, и хотя он стал мягче как человек, тематика его книг сделалась, если это вообще возможно, еще более вызывающей.
В этом месяце в издательстве Viking будет опубликована двадцать вторая книга Воллманна — «Последние рассказы и другие истории». Немногие писатели могут убедить большое международное издательство опубликовать 680-страничный сборник рассказов о смерти, разложении, призраках и раке, но карьера Воллманна никогда не вписывалась в какой-то заранее предзаданный шаблон. Не говоря уже о его побочных занятиях — военный корреспондент, путешественник, изысканный художник, владелец автостоянки, обожающий огнестрельное оружие («Я верю, что вторая поправка по-настоящему восхитительна», — сказал он однажды в интервью) и защищающий тайну личной жизни борец за права бездомных. По дороге в его студию нам встретилось бесчисленное количество бездомных, включая человека без ног, в коляске, с поврежденным, выбеленным глазом, к которому Воллманн обратился: «Привет! Доброе утро!»
В Сакраменто я находился всего день, но уже успел заметить масштаб проблемы с бездомными. Город напоминает Калифорнию со сброшенными масками и без налета претенциозности: место, где мечты время от времени сбываются, но чаще разбиваются вдребезги. Когда я спросил Воллманна, почему он решил жить в Сакраменто, он ответил: «Да просто здесь как-то жила Джоан Дидион», после чего рассмеялся. Правда, впрочем, гораздо прозаичнее: его жена, практикующий онколог, получила работу в Сакраменто лет двадцать назад. «Здесь дешево, что подходит мне больше всего», — говорит он. Еще одним преимуществом Сакраменто с точки зрения Воллманна является то, что этот город нельзя считать теплицей для большого количества литераторов. (Его ближайшим соратником в литературной тусовке считается Франзен, хотя сам Воллманн признаёт, что они не так-то часто общаются. Как-то Франзен рассказывал историю о том, как он, будучи молодым писателем в Нью-Йорке, встретил Воллманна, быстро сдружился с ним, и договорился обмениваться рукописями. Спустя время, Франзен прислал Воллманну десяток тщательно отредактированных страниц, на что в ответ получил целый роман). В Сакраменто, говорит Воллманн, он всего лишь «парень по имени Билл, пишущий книги».
Его студия, которой он владеет последние десять лет, когда-то была расположенным на углу улицы мексиканским рестораном «У Ортеги». Окна зарешечены и зашторены, проход к задней двери отгорожен табличками «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ» и колючей проволокой, что, говорит он, заставляет его «чувствовать себя как Человека Омегу, пытающегося защищаться от вампиров снаружи». Воллманн радостно называет весь район «плохим», здесь все еще случаются налеты и грабежи. И тем не менее, здесь ему нравится. За последние несколько лет ему несколько раз поступали предложения продать студию: «Я выслушал все предложения, а потом попросил за нее два миллиона баксов». А если кто-нибудь предложит ему эти два миллиона? «Тогда я попрошу пять».
Говорят, Воллманн работает по шестнадцать часов. Каждый день. К моему облегчению, он не стал ни подтверждать, ни опровергать эти слухи. «В июле мне исполнится пятьдесят пять, — вздыхает он. — Я уже не настолько продуктивен, не настолько сконцентрирован». Его студия, где он как рисует, так и пишет, де-факто является домом, где есть спальня, душ, два туалета — мужской и женский, — что напоминает о том, чем это место когда-то было (как и тот факт, что шкаф в его спальне когда-то был морозильной камерой для мяса), кухня набитая едой и хорошим виски. Но наиболее существенным для продуктивности Воллманна, характеризующим его способ мышления, является полное отсутствие интернет-связи в его студии. Собственно, Воллманн никогда в жизни не пользовался интернетом. «Однажды я попытался заказать что-то с Амазона, — сказал он мне, — и почти сумел это сделать, пока они не запросили мой мейл, и тут-то я сдался». Помимо интернета и электронной почты, Воллманн не пользуется мобильными телефонами, кредитками, чековыми книжками и никогда не водит машину.
Наполовину студия Воллманна выглядит как настоящая галерея, увешанная готовыми картинами в рамках — всё как полагается. Другая половина поделена на то, что напоминает скорее, с одной стороны, букинистический книжный и старенькую ремесленную мастерскую — с другой. Я предположил, что работы Воллманна где-то по идее должны выставляться, так ведь? Вообще — нет. «У меня было несколько друзей фотографов, которые постоянно выставлялись, но неизбежно оказывались в нищете», — говорит он. У него есть «пара дилеров», которые продают его работы различным институциям, но в целом он считает студию «постоянной экспозицией» своих работ. Дополнительные деньги ему приносит договор с университетом Огайо Стейт, который в последние годы покупает его работы и рукописи. Сам он без понятия, почему Огайо Стейт проявляет такой интерес к его работе, но благодарен университету за то, что тот выплачивает ипотеку за студию на протяжении последнего десятилетия.
Он начал нашу импровизированную экскурсию в тот момент, когда за зашторенными окнами прогрохотал поезд городской линии легкого метро. Ксилографии, акварели, чернильные наброски, желатиновые черно-белые фотографии, портреты. «Гуммирование — это техника печати девятнадцатого века», — говорит он мне. «Это самый стойкий способ окрашивания. Но он медленный и токсичный… Еще у меня есть вот эта штука, основанная на стоматологических технологиях… Типа как невибрирующий, высокоскоростной бур Dremel… Это я сначала нарисовал ручкой и чернилами, а затем нанес магнезиевый фото-резистентный слой». Что-то из того, что он мне показывал было уже закончено, но большая часть еще оставалась в работе. Он считает, что у него постоянно в процессе доработки «десятки» разных произведений.
Больше всего на Воллманна повлиял Гоген и то, что он называет «цветами силы» в искусстве коренных народов Америки. Другой источник для вдохновения и влияния — женское тело. Большинство визуальных работ Воллманна сконцентрирована вокруг женщин — гейш, секс-работниц и «богинь», как называет их он сам. Чаще всего они обнаженные. С того места, где я стоял, мне удалось насчитать два десятка вагин, их мясистые контуры тщательно прорисованы, а затем закрашены тонким красным штрихом. Воллманн работает с натурщицами, так что каждая нарисованная здесь вагина сейчас где-то расхаживает, блуждая по миру.
Мы подошли к полке, заставленной кистями в старых банках и маленькими тюбиками с акриловой краской, твердой как затвердевшая зубная паста. Воллманн достал доски из норвежского дерева, с вырезанными рунами, которые он сам перевел: «Это отняло у меня кучу времени; часы, много часов… но мне было в кайф». Дерево ему подарили во время норвежского литературного фестиваля, куда он согласился приехать в обмен на то, что ему будет позировать обнаженная норвежка. Одной из женщин, добровольно вызвавшихся позировать, была археолог, отвечающая за раскопки места, связанного с культом Фрейи, древней скандинавской богини любви, красоты и войны. «Я хотел Фрейю — я её получил», — говорит он.
Наконец, Воллманн вынул несколько этюдников из защитных пластиковых обложек, положив их на стол, чтобы я мог посмотреть. Естественно, этюдники Воллманна были размером три на два фунта; переворачивание страницы больше напоминало открытие двери. Его арктический этюдник состоит из страниц вручную нарисованных и раскрашенных акварелью портретов инуитов, северных пейзажей и сцен охоты на моржей. Все они были выполнены искусно, о чем я ему и сказал. «Спасибо, мне было весело», — ответил он. Передо мной появился этюдник из Юго-Восточной Азии. Рисунки здесь были менее красочными, многие были простыми портретами шариковой ручкой. Большинство изображали секс-работниц. Воллманн поясняет, что для того, чтобы заполнить его, он попросил женщин нарисовать его самого. Заметно, что многие из них неплохо рисуют. «О да! Им тоже было весело!» Последний этюдник, который он мне показал, был озаглавлен «Лучший способ курить крэк» (однажды, когда его спросили, курил ли он крэк, Воллманн ответил: «Наверное, можно сказать, что да»). Я пролистал несколько акварелей, изображающих крэк-зависимых секс-работниц в Сан-Франциско. Воллманн остановил меня, когда я дошел до портрета женщины, расслабленно лежащей на кровати в отеле, рядом с ней трубка для курения крэка. Она любила красть у него красную краску и использовать ее вместо губной помады, хотя Воллманн предупредил ее, что она канцерогенна. Она усмехнулась на его замечание — ее прикончит что-то другое. «И она была права, — добавляет Воллманн. — Слышал, ее задушили».
Когда я спросил о его небезызвестном восхищении секс-работницами, ответ был прост: «Они мне нравятся и я ими восхищаюсь». В другом интервью его ответ был ещё более смелым, он описывал секс-работниц «почти как святых». Даже у самых либерально-мыслящих людей здесь могут возникнуть сомнения. Однако Воллманн уверен в том, что если отбросить крипто-христианские представления, придающие сексу больше значения, чем простое получение удовольствия, то становится трудно понять, чем секс-услуги отличаются от услуг массажистов или психотерапевта. В конце концов, это разновидность профессиональной деятельности, связанной с интимной сферой. «Я бы сказал, что секс-работниц столько же, сколько женщин, — говорит он. — Чем они вообще отличаются от меня, хлопочущего о том, как выплатить ипотеку? Ответа на этот вопрос я так и не нашел».
По его собственным словам, Воллманн стал тусоваться с секс-работницами для того, чтобы лучше понять женщин. Впервые он написал об этом в «Радужных историях», книге, которую мог бы написать Марк Твен, если бы он курил мет и по полгода тусовался со скинхедами. Как и путевые заметки Твена или «Конармия» Бабеля, «Радужные истории» являются помесью художественной литературы и документалистики. В ней несколько сквозных сюжетов, один из которых связан с исследованием жизни уличных проституток, которое ведет рассказчик. Несколько устрашающих абзацев спустя, сноска приглашает читателя опустить глаза: «Этот абзац стоил мне семь долларов» или «Это откровение стоило мне двадцать баксов». В одном рассказе с подзаголовком «В безуспешных попытках сделать пизду Джинджер мокрой», повествователя зовут Билл, так что кажется, что это и есть сам Воллманн. Билл звонит в службу эскорта, после чего к нему приезжает Джинджер и он занимается ровно тем, что нам обещает заголовок. В какой-то момент совершенно невозмутимая Джинджер спрашивает его: «Тебе нравится ходить в походы?»
«Рассказы бабочек» стали первой полноформатной книгой Воллманна, рассказывающей о мире проституции. Воллманн говорит о ней как о «строго говоря романе… основанном на документальных исследованиях с проститутками» — фраза, которую (и он знает об этом) можно понимать по-разному. Все начиналось с заметки о Красных кхмерах для журнала Esquire, но к ней был приложен длиннющий безумный травелог о том, как два журналиста скитаются по местам проституток по всей юго-восточной Азии. Угадайте, что именно решил опубликовать Esquire? Вскоре после того, как тираж появился в продаже, говорит Воллманн, «я приехал в гости к дедушке — моя мать и сестры рыдали. Отец попросил меня спуститься с ним в подвал, где спросил меня: „Билл, у тебя СПИД? Ты спишь с проститутками?“» Я спросил, опубликовал ли Esquire статью в разделе с рассказами или в разделе с эссе (главный герой «Рассказов бабочек», «журналист», в конце концов заражается СПИДом от неграмотной тайской проститутки), Воллманн пожал плечами и ответил: «Без понятия». Роман читается как книги Генри Миллера, лишенные романтики и полные венерическими заболеваниями, с щепоткой зависшего призрака геноцида в Камбодже. Непривлекательный протагонист на протяжении долгих страниц обсуждает с неграмотными, нищими проститутками свою хищническую натуру, и по уши завяз в сексуализированном дерьме. Вопреки, а может быть и благодаря этому книга является одной из самых мрачных и захватывающих из написанных Воллманном.
Наиболее серьезным высказыванием Воллманна на тему секс-работниц и их клиентов, является книга «Королевское семейство», сложнейший, исполинских размеров роман о частном сыщике, разыскивающим так называемую Королеву проституток Сан-Франциско. На протяжении 800 страниц плотного текста, распределенного по 593 главам, книга зависает в гипнотическом отрыве от своего кошмарного повествовательного материала. В то же время это трогательная и гуманная книга, что проявляется не только в том, как она обращается со своими проебавшимися персонажами, но и в том, как она предстает перед читателем, поскольку в ней реализованы многие излюбленные Воллманном формальные приемы. В книге есть несколько эпизодов, которые делают ее квинтэссенцией Воллманна: удивительное «Эссе о залоге» (заказанное, а затем отвергнутое журналом San Francisco Magazine), чудесное стихотворение в прозе «Джири Стрит», и непередаваемая, яркая исповедь педофила по имени Дэн Смут. Один проницательный читатель этой книги предположил, и видимо верно, что будь она короче, менее жуткой, и больше внимания уделяла бы аспектам частного сыска, она могла бы стать «настоящим детективом-бестселлером». Но так случилось, что Воллманн отказался от больших роялти в обмен на то, чтобы к ней не прикоснулась рука редактора.
Стоя вместе с Воллманном в окружении портретов и рисунков работников сексуального труда, я спросил у него, что думают по поводу его творчества жена и дочери. «А, да они привыкли», — говорит он. Его дочь пришла в полный восторг от его «мысленного эксперимента», когда Воллманн появился на публике в качестве «Долорес» — трансгендерной женщины, о которой сам он говорит исключительно в третьем лице. Несколько фотографий и рисунков, изображающих его в виде Долорес, находятся в его студии. А жена? Что она думает по поводу Долорес? Воллманн на мгновение приумолк. «Ее это не впечатлило. Когда я только начал эксперимент с Долорес, мне было весело, поскольку я подумал — ну теперь-то я смогу прочувствовать ад, в котором живет этот человек. Меня не должна волновать этика. Я могу предстать в облике этой женщины такой, какая она есть, какой бы она ни была, во всей ее уязвимости и уродстве, в ее тщеславии, и ей нечего на это возразить», — говорит он. Как и его предыдущие опыты осмысления жизни секс-работниц, Долорес была для него способом приблизить свой опыт к психическому опыту женщин. Как говорит он сам: «Пока я не начал переодеваться, я понятия не имел, что значит выйти на улицу и испытывать страх. Это то, через что приходится проходить очень многим людям, и теперь я по-настоящему это понимаю».
Воллманн признается, что после того, как он появился на публике в облике Долорес, некоторые из его друзей «вели себя отвратительно». Это лишь убедило его в том, что значит быть Долорес. На протяжении всей карьеры он тусуется с неонацистами, пристает к секс-работницам, употребляет наркотики, выпускает тысячестраничные книги с той же скоростью, с которой Апдайк выпускал рассказы, был подозреваемым по делу Унабомбера, но теперь, даже не подозревая этого, преступил последнюю черту. Он посмел отречься от своей маскулинности.
Что касается подозрения в том, что он является Унабомбером, Уильям Воллманн действительно был подозреваемым по этому делу. Узнал он об этом случайно, когда запросил свое дело в ФБР во время написания статьи о частной жизни для журнала Harper’s. Его дело насчитывает 785 страниц; только к 294 из них ему предоставили доступ. Когда Воллманн узнал, что его подозревали по делу Унабомбера, он подумал: «Вау, это ж весело. А потом кинулся рассказывать об этом всем своим друзьям. И начал больше читать об этом». Он до сих пор испытывает злость из-за того, что содержание его книг было использовано против него. Его роман «Отцы и вороны», например, рассказывает историю столкновения ирокезов и французских миссионеров на территории, которая тогда называлась Кебек. Оперативник из ФБР с чего-то решил, что название романа имеет какое-то отношение к аббревиатуре FC, которую, как известно, Унабомбер выцарапывал на своих бомбах. «Действие „Отцов и воронов“ происходит в Канаде семнадцатого века, — говорит он. — Эта территория не имела никакого отношения к США даже во времена, когда еще не было никаких США. Я думал, что уж там-то всё по-честному: ирокезы и иезуиты. [Но] они решили, что раз уж он поддерживает пытки ирокезами миссионеров, он точно фанат терроризма» (не всё из того, что ФБР пишет о нем, так уж неприятно: «По всем параметрам ВОЛЛМАНН очень умен и обладает гигантским эго»).
Политические взгляды Воллманна, одновременно последовательные и безумные, близки к добродушному либертарианству — во всем, что не касается вопросов окружающей среды. «Чем больше я вижу угольных и атомных компаний, никак не регулируемых, — говорит он, — тем чаще я думаю: „боже, нам надо каким-то образом присматривать за этими людьми“». В то же время, он полагает, что мы живем в полицейском государстве, которое со временем будет становиться только хуже. Интернет, говорит он мне, «отчасти служит правительственному надзору, и мне пришлось отказаться от него, учитывая мое неприятие власти. Отчасти он помогает людям из корпораций выкачивать из меня деньги, что приводит к надзору и таргетированной рекламе, от этого я также должен отказаться».
Это не высказывание какого-нибудь радикального профессора с университетской кафедры. Воллманн — один из немногих американских писателей, способных утверждать, что попали под государственную слежку на основании того, о чем они думают и пишут. Сейчас он все еще уверен, что его звонки прослушиваются; однажды система безопасности в его студии была взломана, как он думает службой национальной безопасности. Как сказал ему один частный следователь: «Как только ты становишься подозреваемым, тебя заносят в систему, и уже никогда оттуда не удаляют». И действительно, после ареста Теда Качински, настоящего Унабомбера, Воллманна сделали подозреваемым по другому делу, связанному с рассылкой по почте конвертов с сибирской язвой.
«Что действительно расстраивает, — говорит он, — так это то, что мне не доходят письма. Моя бедняга переводчица на японский уже отчаялась мне писать. В какой-то год она выслала мне пачку открыток — ни одна из них не дошла до меня». Вероятно, еще более странным является то, что по подсчетам Воллманна, после того, как он обнародовал свое досье в ФБР, он заработал десятки тысяч долларов на статьях и лекциях о частной жизни, которые он читал по всему миру. Довольно двусмысленное поощрение Американского пути: Мы будем подозревать вас, установим за вами слежку, мы будем красть вашу почту, но мы также сделаем вас богатыми, если вы случайно об этом узнаете, при условии, что вы уже знамениты.
Как и всегда, Воллманн старается быть милосердным, когда думает об интересе, проявленном к нему со стороны ФБР: «Одна из причин, по которой они решили, что я могу быть Унабомбером, сводится к тому, что я верю, что единственный способ спасти нас, спасти планету, будет глобальная эпидемия. Потому что мы не способны контролировать сами себя. Если бы пятьдесят или девяносто процентов человечества погибло, может быть остальным от этого было бы только лучше. Стал бы я нажимать на кнопку, чтобы выпустить вирус? Скорее всего нет».
Я прислушался, нет ли где-то поблизости жучка, установленного ФБР, возможно за одной из блестящих картин с изображением вагины. Затем, улыбнувшись, я обратил его внимание на то, что он сказал «скорее всего нет», а не «абсолютно точно нет».
Воллманн поднял руки: «Мне нужно об этом подумать».